В Маньчжурских степях и дебрях(сборник)
Шрифт:
Стены фанзы не представляли никакой защиты от японских пуль. Но он все равно отскочил от окна и стал с боку у правого края оконной рамы.
Опять за окном раздались выстрелы, опять посыпалась штукатурка. Пули пронизывали фанзу, как картонную коробку.
Единственное преимущество Рябова перед японцами было в том, что они его не видели. Они должны были стрелять наугад или целить по окну. Но теперь он стоял не у окна.
Прислонив ствол винтовки к раме окна, он снова прицелился… Но он не выстрелил, а опустил винтовку и, перебежав через фанзу, спрятался за кан. Внезапно в голове у него мелькнул совсем особый план обороны… Что-то хитрое и вместе злое сверкнуло в его глазах.
За каном он мог считать себя совсем в безопасности. Стену и кан даже и японская пуля вряд ли пробила бы. Кан был сложен из кирпича и очень широк.
Сидя за каном с поджатыми по-турецки ногами с винтовкой на коленях, он медленно тер ладонь о ладонь, точно растирал что-то между ладонями. Смотрел он вниз и улыбался чуть-чуть. Глаза у него искрились, будто разгоралось в них что-то слабыми, мелкими вспышками.
И казалось, что он смотрит внутрь себя, в свою душу и улыбается самому себе, своим собственным мыслям.
За окном опять затрещали выстрелы…
Тогда он вскочил и крикнул громко, словно от страшной мучительной боли.
Потом снова сел, как сидел перед тем, подогнув ноги по-турецки и положив винтовку на колени.
— Погоди уж, погоди, — прошептал он.
Искорки в маленьких черных глазах разгорелись как уголь под пеплом, губы растянулись в долгую тонкую злую улыбку.
Приподнявшись немного, он глянул из-за кана в окно. Но в окно ничего не было видно. Только синело небо.
Он опять присел.
Японцы выстрелили еще несколько раз, и потом Рябов услышал, как затопотали их лошади.
Он вышел из-за кана и стал около окна…
Вытянув шею, заглянул он в дыру в оконной бумаге. Все шло, как надо…
Японцы, предположив, вероятно, что защитник фанзы убит, ехали без всяких предосторожностей рядом оба, держа винтовки поперек седла.
Они направлялись к фанзе…
— На сорок шагов, — сказал себе Рябов, — дальше не буду.
Он опять выглянул из-за рамы.
Японцы ехали, не убавляя, не прибавляя шагу… Рябов сознавал, что каждый шаг приближает их к смерти. Ликующая, дикая радость разлилась в нем. Кровь словно закипела.
Он поднял винтовку.
— На сорок шагов… на сорок шагов…
Он должен был сдерживать себя, чтобы не прицелиться и не выстрелить.
Будто кто изнутри его дергал под руку.
— Пора!.. Бей!..
— Нет, еще не пора, еще не пора!..
Он был, как в лихорадке. Щеки то краснели, то бледнели. Винтовку он то поднимал, то опускал… Дышал прерывисто, полуоткрыв рот…
Японцы подъезжали все ближе. Уж он мог разглядеть их лица.
— Пора!
Он прицелился.
Или обождать?.. Пусть подъедут поближе… Обождать или нет? О, Господи…
Сердце у него стучало громко, казалось ему громче, чем стучат по песку лошадиные копыта.
— Теперь пора…
Он сразу стал спокоен. Все в нем застыло и замерло в эту минуту. Он ступил шаг назад, стал прямо против окна в глубине фанзы и поднял винтовку.
Теперь не зачем было стрелять с упора. В нем будто вдруг силы прибавилось; винтовка будто влипла в руки, прилипла к плечу… Будто это не человек стоял, а каменная статуя.
Громко и гулко, потому что теперь он стрелял в закрытом помещении, хлопнул его выстрел.
Один японец упал. Другой повернул коня… Но Рябов уже дослал в казенник новый патрон.
Опять загремел, выстрел.
И другой японец грохнулся с лошади… Пуля попала ему в затылок и раздробила всю верхнюю часть черепа.
Рябов подбежал к окну схватился обеими руками за раму, распростирая руки вправо и влево, и закричал:
— Что!.. Ай не сладко!..
Оба японца лежали без движения… Они были убиты сразу, как молнией. И Рябов видел это, но все-таки не мог им не крикнуть этих своих слов.
Голос у него был резкий и отрывистый. Он будто не кричал, а каркал.
— О!.. То-то…
И подняв голову и глядя уже не на японцев, а вдаль, где синели горы, он крикнул опять, грозя кулаком:
— У, дьяволы!..
Глава VI
Рябов стоял на коленях у стены фанзы и копал в земле ямку своим ножом.
Он держал нож, захватив всю рукоятку в кулак, стиснув пальцы так, что на тыльной стороне руки напряглись жилы, и ударял ножом быстро раз за разом, вонзая его в землю по самую рукоятку. Лицо у него было мрачно, будто на лицо нашла туча, и горело такою же злобой, как за минуту перед тем, когда он готовился стрелять по японцам. Почти через равные промежутки сверкал нож. Казалось, Рябов не просто ковыряет затверделую убитую и утоптанную ногами землю, а ранит кого-то, кому-то наносит удары.
— Вот тебе! Вот тебе!
Как-то совсем неожиданно, внезапно, созрело в нем это желание закопать крест.
Местность около фанзы он хорошо заметил. Крест потом будет легче найти…
А теперь нужно вырыть ямку и закопать крест… Нужно, нужно!.. Непременно нужно.
Удары сыплются за ударами. Раз, раз. Земля твердая, как камень… Иногда и камни попадаются большие и маленькие…
Нож звенит и лязгает по камням. И тогда Рябов учащает удары. Кажется, огненные серебряные языки выскакивают из земли и опять уходят в землю.
Глухо звенит нож под землей, встречаясь с камнем… Песчаниковый камень разбился под ножом и рассыпался как ком затверделой грязи.
Рябов на минуту приостанавливает работу, поднимает голову.
Лоб у него весь в поту. Рукавом курмы он проводит по лбу. На спине намокшая от пота курма прилипает к телу; там между лопатками на курме темное в ладонь мокрое пятно.
Временами на Рябова во время этой работы находило какое-то странное состояние.
Голова будто пустела. Зачем он тут? Что он делает? Глаза не мигая глядели вперед, взгляд будто рассеивался по предметам.