В майский день
Шрифт:
— Я больно хлестнул тебя? Да? Тебе больно?.. — виноватым, сконфуженным тоном заговорил мальчуган, хватая Ниночку за руку.
— Нет… ничего! — успокаивала его та, гладя рукой по ушибленному месту. — А рубец есть?
— Есть!.. Вот здесь! — сказал мальчик, осторожно проводя пальцем по красной полосе, резко выступавшей на белой шее.
— Ну, не беда!.. заживет! — со смехом говорила Ниночка.
Но Боря все-таки, по-видимому, страшно досадовал на свою неловкость. «Конечно, ей больно… только она притворяется…» — думал мальчик, смотря на красный рубец.
—
— А ну ее! — прошептал мальчуган, сердито хмуря брови при воспоминании о назойливой осе.
— Принес бы ты мне лучше тот обрубочек… вон, видишь, лежит под яблонькой!.. Мне бы вместо скамейки… — промолвила Ниночка. — А то мне неудобно сидеть…
Боря вскочил и побежал к яблоне. Ниночке, действительно, было неловко сидеть, потому что ноги ее едва доставали до земли. Через минуту Боря уже подставлял ей под ноги обрубок.
— Ну, вот — теперь отлично! — одобрительно заметила Нина, упираясь ногами в обрубок.
И опять они стали тихо беседовать…
— Боренька! Побежим в поле рвать цветы! — предложила Нина.
— Отлично! Бежим!.. В поле теперь так хорошо… — согласился Боря, вставая с лавочки.
Но вдруг в эту минуту со стороны дома послышался громкий голос Ниночкина отца:
— Ниночка! Ниночка! Ты где? Иди сюда!
— Ид-у-у! — откликнулась девочка.
— Куда ты запропастилась? Нигде тебя найти невозможно…
— Завтра придешь? — вполголоса спросила Ниночка Борю, поднимаясь со скамейки и забирая свою работу.
— Как же, приду! — шепотом ответил тот.
— Смотри же, приходи пораньше!..
Ниночка пожала руку своему маленькому другу, ласково кивнула ему на прощанье головой и побежала по аллее — в ту сторону, где из-за деревьев, опушавшихся зеленью, виднелся старый барский дом. А Боря, помахивая прутиком, пустился по противоположному направлению и, дойдя до конца сада, перескочил через низкий плетень, а затем прямо полем, как вороны летают, направился туда, где из-за сада выступал одним углом такой же, как Ильяшевский, только немного поболее, старый помещичий дом.
Для Бори дорога была недальняя: Ильяшево находилось от Вихоревки не более, как в полуверсте. В этом поле каждая тропинка, каждый кустик, каждый камень были знакомы Боре, и в глухую осень, бывало поздно вечером, почти впотьмах, он легко находил дорогу.
II
Карганов и Вихорев были старыми закадычными друзьями.
Вихорев немного ранее поселился в деревне, но по приезде Карганова, они — как ближайшие соседи — скоро познакомились и стали неразлучны. Редкий день — особенно летом — проходил без того, чтобы тот или другой не навестил своего приятеля. Зимою, в непогодь или в сильный мороз, они переезжали друг к другу в саночках. Жены их также подружились.
Соседи, бывало, мирно беседовали о разных хозяйственных делах, о сельских работах, о городских новостях, изредка доносившихся до них, по целым часам сидели за самоваром, выкуривали несчетное
Вихорев при прощанье часто говаривал, провожая гостей в переднюю:
«Вот вам ужин! Спать пора! «Гости — едут со двора!»
А Карганов при этом повторял: «От ворот поворот «Виден по снегу».
И друзья крепко пожимали друг другу руки.
Семь лет тому назад Вихорев овдовел, и друг утешал его в горе, как мог. Через два года после того и Карганов похоронил жену, и друг, конечно, не оставил его в несчастье. Общее горе еще более сближало друзей. Они не стыдились слез и, вспоминая какой-нибудь разговора, тот или другой случай из прошлого, они вместе плакали о своих умерших подругах жизни.
Дети их росли вместе. Боря сначала с нянькой, а затем уже один проводил иногда целые дни в Ильяшеве. И отцы, смотря на детей, уже составляли какие-то планы насчет их будущего.
— И заживем все вместе… Ты переезжай тогда ко мне! — предложил Вихорев.
— Ну, что ж!.. Впрочем, нет… — говорил Карганов. — Мы лучше сделаем так: зиму будем жить у тебя, а летом ко мне — в Ильяшево.
— Именно! Можно и так!.. Станем, значит, переезжать на дачу! — со смехом соглашался приятель.
— Пускай бы судьба послала им счастливую долю! — говорил Вихорев.
— А теперь, Бог с ними, пускай бегают, играют! — добавлял Карганов. — Главное, вырастить бы их добрыми, да здоровыми, а остальное со временем все приложится…
— Приложится! — как эхо, отзывался приятель.
И старикам было отрадно смотреть на весело, беспечно игравших детей.
Ниночка относилась к Боре, как к брату, а Боря видел в ней сестру. Дети горячо любили друг друга и друг к другу были так привязаны, что чувствовали себя несчастными, если не видались неделю — и искренно скучали в ожидании свиданья…
Вихорев поговаривал, что скоро надо Борю везти в реальное училище; Карганов толковал о том, что пора бы Ниночку отдать в гимназию, но из этих разговоров пока еще никакого толку не выходило: все оставались по своим местам. Дети, привыкшие к деревенской свободе, охотно учились дома, но в школу не торопились. А старикам и самим было жаль расставаться с ними, и они без грусти не могли подумать о том дне, когда одному из них придется расстаться с дочерью, а другому — с сыном.
Так соседи жили мирно, дружно, душа в душу, — и старые, и малые неразлучны… Полгода тому назад, в прошлую осень, разыгралась трагикомическая история. И вышло-то все из-за сущих пустяков…
Старики, гуляя однажды по полю, расспорили об одном небольшом клочке земли, врезавшемся клином во владения Вихорева.
— Ведь вот, по-настоящему, Кривая-то Балка моя! — заметил Вихорев, указывая чубуком на этот участок земли.
— Ну, брат, с чего ж она твоя-то? — возразил Карганов. — Балкой владели мой отец и дед… От отца вместе с прочей землей я получил и ее.