В мире фантастики и приключений. Выпуск 10. Меньше - больше. 1988 г.
Шрифт:
Я не сомневался, что Чарли идет на встречу с Роем Васильевым, как на сражение. И что Чарли не постесняется припереть Роя к развилке двух одинаково рискованных решений: либо прервать наши работы без строгого обоснования, либо оставить их без твердых гарантий безопасности. Но что дискуссию Чарли поведет с такой дерзостью, что так бесцеремонно покажет Рою его беспомощность, было неожиданно. Чарли раскраснелся, глаза его сердито блестели. Я иногда видел его таким, но то были минуты крайнего раздражения, приступы злости при больших неудачах, сейчас же не было ни поводов раздражаться, ни причин для злости. Чарли временами актерствует, особенно когда ударяется в парадоксы, позы в такие минуты у него просто мастерские, но сейчас позы не было, он не актерствовал, он и не нападал, и защищался по-серьезному.
А Рой откинулся в кресле, слушал с безмятежным хладнокровием, ему, похоже, даже нравилась
— Очень убедительно, — объявил он, лениво покачивая ногой, закинутой на другую ногу. — Что-то в этом роде я и ожидал. В дороге я штудировал ваш рапорт в Академию наук о взрыве, там вы коснулись и этого вопроса, правда сослагательно: не могут ли изменения атомного времени, волнообразно распространяясь, сказаться и на расстоянии от ваших лабораторий? Какая формула — волны времени, проникающие сквозь стены хорошо экранированных лабораторий!.. Неподготовленному трудно снести… Но столько на Земле говорят об Урании вообще, о вашем институте в особенности! Многие убеждены, что вы конструируете машину времени, любимый механизм в романах старых фантастов. Один филолог, проведавший о моей поездке на Уранию, просил меня прокатиться в прошлое лет на восемьсот и записать два-три горных языка на Кавказе, — у него какая-то своя теория их происхождения, но он не может ее обосновать, те языки давно вымерли. В общем, друг Чарлз, если вы подробнее введете меня в существо ваших изысканий, это будет не только в моих, но также и в ваших интересах.
И Чарли ответил блестящей лекцией. Он совмещал в себе не только ироника и софиста с глубоким экспериментатором, но был и мастером популяризации. Он сел на любимого конька и сразу погнал в галоп. Вот такой же сверкающей лекцией десять лет назад он убедил президента Академии наук Альберта Боячека разрешить строительство нашего института на Урании, я тогда сидел в зале и только ахал от восторга — в такое возбуждение привел Чарли и меня, тоже неплохо разбиравшегося в атомной хронофизике. И если я сейчас моими невыразительными словами восстанавливаю не форму, нет, только смысл всего, что он сказал Рою, то лишь потому, что без этого мне не разобраться в путанице моих собственных попыток определить причину трагедии.
Пусть не говорят при нем о какой-то дикарской машине времени — так начал Чарли. Он, Чарлз Гриценко, — физик и инженер, а не создатель фантастических повестей. Его захватывают лишь реальные возможности науки, а не полет мечты. Переброс больших материальных масс из настоящего в будущее или тем более в прошлое — детская сказочка. Именно к такой детской сказочке сводятся все фантастические машины времени. Цель Института Экспериментального Атомного Времени, между прочим, состоит и в том, чтобы доказать вздорность подобных сказок. Да, конечно, мы в своих установках искусственно меняем ток времени, то замедляем, то ускоряем его. Но пока лишь в недрах атома!
Эксперименты с ядерным временем мы освоили, теперь шагнули из теснин ядра в атомное электронное облако.
О выходе из атомов в толчею молекул мы еще не мечтаем.
— Время — это всеобъемлющая река, в ней плывут все события жизни, — с увлечением рассказывал Чарли Гриценко — научный соловей, увлеченный только своей песней.
Между тем Рой Васильев слушал его вовсе не так увлеченно и порой бросал на меня быстрые взгляды, словно пытаясь определить, какое впечатление произведет на меня вдохновенная речь моего начальника, а я ответно — и по возможности незаметно — пытался догадаться, что думает сам Рой. И уж, конечно, Чарли и допустить не мог, что Рою известно все, о чем ему говорят, что он дьявольски осведомленный парень, этот невозмутимый землянин, только скрывает свою эрудицию. И что за благообразной ширмой его вежливого внимания вдруг развернулась безмолвная борьба — борьба между Роем и мной. До Чарли она и намеком не доходила, меня самого застала врасплох — я молчаливо защищался: у меня не было иного выхода, дело шло не обо мне одном. Ни один звук, ни одно движение, ни одна ясно высказанная мысль не говорили о загоревшейся схватке. Был именно тот случай, когда психополе собеседника, я скажу сильней — противника, ощущается без специальных датчиков, фиксируется не на ленте самописца, а реакцией души. Я уже знал, что отныне пронзающее, как удар копья, понимание Роя нацелено в меня, как в фокус тайны. И что он, не думая этого показывать Чарли, знает, что сам я о том знаю тоже. Чарли выстраивал стартовую площадку для Роя, чтобы облегчить тому понимание. Но если бы я мог закричать: «Перестань, не ведаешь, что творишь!» — я бы крикнул.
— Да,
Рой задумчиво сказал:
— Стало быть, вы все же нашли способ преобразовывать настоящее в прошлое и будущее?
— Слишком элементарное толкование, — возразил Чарли. — Оно отдает все той же примитивной машиной времени. Что такое настоящее и что такое прошлое и будущее? Настоящее всегда приход из прошлого и уход в будущее, это разрез по живой линии временного потока. Прошлое еще живет в настоящем, будущее уже в нем живет. Выход в будущее лишь постепенно ослабляет прошлое, а не уничтожает его сразу и целиком. Поэтому изменение временного тока отдельных атомов не выбрасывает их сразу из молекул, а лишь ослабляет связь с остальными частями молекулы. Молекула как бы расшатывается. Она уже частично в будущем, еще частично в прошлом. Но любая разновременность грозит разрывом структуры — и это надо всегда помнить!
Кроме того, — продолжал Чарли, — есть существенная разница в движении в будущее и возвращении в прошлое. Замедляя время, мы не умеем создать прошлое ниже того настоящего, какое было в момент эксперимента. Вот это и делает невозможным путешествие в прошедшие эпохи. Граница достижимого прошлого недалека от настоящего. Совсем иное дело — выброс в будущее путем ускорения времени. Будущее не имеет границы. Оно может стать беспредельным. В этом своя грозная опасность: мы знаем, каково было прошлое, но понятия не имеем, каким станет будущее. Все выходы в будущее грозят аварией. На молекулярном уровне, к изучению которого мы приступаем, опасность невелика: Просто ослабеют связи какой-то молекулы с окружающими ее молекулами, потом, уходя в будущее, она как бы обернется призраком. А может, и вообще сохранится, какая есть. Таковы, например, молекулы многих минералов — время их неизменного существования огромно, они образовывались в далеком прошлом, разрушатся в далеком будущем, они инертны в токе времени.
Совсем по-иному реагирует живая молекула на ускорение ее времени. Ее жизненный срок невелик. За какой-то границей будущего ее просто может не быть, ибо она умрет раньше.
— Насколько я понимаю, мы подходим к вашей гипотезе взрыва, — сказал Рой. — В докладе Земле вы осторожно упомянули о ней, сейчас, надеюсь, разовьете подробней.
Все хронисты Института уже не раз выслушивали соображения Чарли. У меня не было причин опровергать их. И до прихода к Рою я не сомневался, что он примет концепцию Чарли: другой попросту не существовало. Но то напряжение, что внезапно возникло между мной и Роем, то давление его психополя, какое я ощущал, предвещало что-то иное. Я опасался, что сложная гипотеза Чарли покажется Рою слишком простой и что он постарается еще усложнить ее и усложнение, как острие шпаги в грудь, направит против меня. И тогда все, что я так исступленно торопил, не осуществится!
— Вы не ошиблись, Рой, я перехожу к моей концепции катастрофы. В этой связи должен поговорить о Павле Ковальском, помощнике Эдуарда Барсова. Павел обеспечивал экранизацию лабораторий нашего института. Вас, конечно, информировали, что лаборатория Эдуарда называется лабораторией стабилизации времени. В ее программу входит поддержание постоянства поля времени — в той мере, какая нужна для экспериментов, вызывающих пульсацию атомного времени, но требующих, чтобы волны не превосходила заданного предела. И Павел взял на себя охрану окружающего Институт пространства от выноса наружу хроноколебаний. Он вел свое дело надежно уже не один год, но вот допустил какой-то просчет, и пульсирующая волна атомного времени вырвалась острым лучом в направлении энергосклада, который, к сожалению, находится слишком близко от Института. Так произошло вторжение пульсации в спокойный ток внутреннего времени воды.