В мире фантастики и приключений. Выпуск 5. Вахта «Арамиса»
Шрифт:
— Ах, да! — спохватился Лиденцов и стал рыться в карманах. — Совсем забыл. — Он вытащил ветхий, заношенный конверт.
Так Осокин и предполагал, так он и думал, что существует бумажка; без нее люди не ведут себя столь уверенно. Подобных посетителей с записочками, резолюциями, ходатайствами, по которым он обязан был обеспечивать, содействовать, предоставлять, Осокин терпеть не мог. Он даже выступал против подобной практики. Все эти записочки урезали его и без того скудные возможности. Нарушался порядок, последовательность всех прохождений, весь механизм, который он с
Письмо со штампом управления, номер которого требовал внимания, было обращено к глубокоуважаемому товарищу Осокину с просьбой помочь научному сотруднику Лиденцову, занятому важнейшими исследованиями. Какой-то сверхпроводимостью при комнатной температуре… какая-то гипотетическая сверхпроводимая молекула, — как будто Осокин должен был понимать, о чем идет речь. Самомнение ученых больше всего раздражало Осокина, — то, чем они занимаются, обязательно проблема всемирного значения, и все остальное перед ней — мелочи. Однако в этой бумаге было что-то сверх обычное, — Осокин никак не мог понять, что именно, но что-то беспокоило его. Что-то в ней было особенное.
— Одну комнату вам, — повторял он, — без очереди, ну конечно сверхпроводимость, — и вдруг воскликнул, озаренный догадкой: — А подпись-то, а!
— Что подпись? — удивился Лиденцов.
— Подписано-то академиком Ляхницким! — торжествуя, сказал Осокин.
— Да-да, он в курсе моей работы.
— Ах, в курсе, — Осокин обрадованно покивал, — а между прочим, умер он в прошлом году. Или в позапрошлом? — и уличающе поднял палец.
Но никакого замешательства не произошло, Лиденцов был даже разочарован.
— А, вот вы о чем, — сказал он. — Но какое это имеет значение?
Признаться, Осокина тут чуть тряхануло.
— Как так — какое значение? Очень даже большое значение. Оно же недействительно! Придется вам новое письмо брать. Пусть академик Полуянов, он у вас теперь, пусть он обратится.
— Полуянов? Что вы! — Лиденцов руками замахал. — Полуянов не был никаким ученым. Пустой сундук. Он никогда не верил в такое решение задачи.
Именно после этой странной фразы Осокин впервые внимательно посмотрел на Лиденцова, заметил детскость его нездорово темного лица. Слегка прищуренные яркие глаза были как прорези куда-то, где что-то клубилось, менялось…
— То есть как это — был? — медленно и строго спросил Осокин. — Что вы имеете в виду?
— Господи, да никто ж про него и не помнит.
— Погодите. — Осокин подымался, опираясь о стол. — Я ведь только вчера говорил с ним по телефону.
Лиденцов досадливо поморщился:
— А-а-а, если в этом смысле…
Осокин уверял, что его слова о Полуянове были не случайной оговоркой. И в то же время невозможно представить, на что этот человек рассчитывал. Обмануть? Запутать? И не смутился, когда его поймали с поличным, когда Осокин, стукнув по столу, напомнил, что Полуянов депутат, заслуженный человек и кто дал право… И тут Осокин постучал по столу иначе, кончиком ногтя, — так, чтоб было вполне понятно.
— Учтите! — заключил он тоном, не требующим ответа.
Но Лиденцов шагал по кабинету, разглядывая носки своих растоптанных туфель. Он упирался кулаками в днища карманов и думал о чем-то своем. Вполне возможно, что он не слышал Осокина.
— А если 6 к вам пришел Шокли? — вдруг спросил Лиденцов.
— Кто?
— Да, вы можете и не знать… ну, допустим, Менделеев?
— Что за Менделеев?
— Дмитрий Иванович Менделеев, слыхали? И вот Менделеев нуждается в комнате. Ему тоже надо получить бумажку от Полуянова?
— Но вы пока что не Менделеев.
Лиденцов не обратил внимания на его усмешку.
— А все же, если бы пришел Менделеев?
На психа Осокин не стал бы сердиться. Психов он умел выпроваживать. Но в том-то и дело, что Лиденцов не был психом, у Осокина и мысли такой не возникало.
— Скромности вам не хватает, скромности, — произнес Осокин тоном, который следовало бы учесть.
Тем не менее Лиденцов не смутился, — наоборот, похоже было, что ему стало смешно, он тихо посмеялся чему-то своему, но при этом немножко и над Осокиным.
— Между прочим, — Осокин откинулся на спинку кресла, — срок вашей прописки кончился. Вы нигде не прописаны.
— И что же?
— А то… будто вы не знаете. Вы вообще лишаетесь всяких прав. Из очереди вас следует исключить.
— Это невозможно, — горячо сказал Лиденцов. — Вы, наверное, не представляете себе размаха проблемы.
Смеяться Лиденцов все же перестал, схватил свое недействительное отношение и принялся вычитывать оттуда хвалебные формулировки и комментировать.
Данный момент в рассказе Осокина был наиболее невнятным. Он тогда не придавал никакого значения словам Лиденцова. Он постукивал карандашиком, ожидая, когда кончится эта тарабарщина.
А именно эта часть беседы в дальнейшем представляла особый интерес, поэтому Осокина уговорили провести сеанс стимуляции памяти. Удалось восстановить немногое. По обрывкам фраз можно лишь догадываться, что Лиденцов говорил о возможности изменить всю энергетику, электронику, биологию… «Ясно станет, как генетическая молекула хранит информацию», - вот, пожалуй, единственная буквальная фраза, которую привел Осокин.
Текст ее сохранился в памяти Осокина, вероятно, потому, что он вцепился в эти слова: молекула, молекула… Подобные типы воображают, что весь мир держится на их молекулах. Как же, им одним ясно, как молекулы хранят информацию, они, видите ли, Менделеевы, Мендели, а все остальные — вахлаки, лопухи.
Кто для него Осокин? Писарь, конторщик, который обязан обслуживать, обеспечивать корифеев с их генетическими молекулами, они, видите ли, корифеи, пуп земли, они решают мировые проблемы…
— Верю вам, дорогой, — Осокин переходил в таких случаях на полную вежливость, и вида не подавал, конечно, это очень интересно, как она там хранит информацию, да только все это теория.
Тут Лиденцов почему-то смутился. До того он вел себя чересчур свободно. Независимо ходил по кабинету, останавливался у окна, спиной к Осокину, подходил ккафу и рассматривал там корешки Большой Советской Энциклопедии и каких-то неизвестных самому Осокину справочников.