В мире слов

Казанский Борис Васильевич

Из пламя и света Рожденное слово.

Вот пример мобилизации всей души по одному слову:

Москва… как много в этом звуке Для сердца русского слилось! Как много в нем отозвалось! —

восклицает Пушкин, приступая к описанию приезда Татьяны в Москву. Эти взволнованные, насыщенные строки, казалось бы, слишком значительны для такого обыденного эпизода. Но нетрудно угадать, какие чувства и воспоминания волновали самого поэта, когда он писал эти стихи.

Москва для Пушкина — сердце России, и это было

не только сознательным убеждением, внушенным живым знанием русской истории, запечатленной чтением недавно изданной патриотической «Истории государства российского» Карамзина. Москва была его родиной — он там родился и провел все детство до поступления в Царскосельский лицей, и другого своего дома он с тех пор никогда не имел. Долгая разлука, бездомная жизнь вдали от родной семьи должна была обострить его глубокую привязанность к своему городу. К тому же вскоре после того, как он его покинул, Москва, его Москва, была оставлена жителями, занята французами, сожжена. Это не могло не потрясти впечатлительного мальчика до глубины души — ужасом и вместе с тем восторгом и гордостью. Недаром поэт тут же вспоминает о несбывшихся ожиданиях Наполеона:

Нет, не пошла Москва моя К нему с повинной головою.

Вся Россия испытывала тогда эти патриотические чувства. Москва стала вдвойне святыней для русского народа. Наконец, Пушкин впервые увидел вновь Москву только через пятнадцать лет и в исключительной обстановке, в критический момент, когда его доставил туда фельдъегерь на личный допрос к царю, и эта встреча должна была решить судьбу поэта. Понятно, что Пушкин жадно всматривался в лицо родного города, в который он въезжал — может быть, чтобы навсегда расстаться с ним и со всеми своими надеждами… Эти сильные и сложные переживания, несомненно, ожили в душе поэта, когда он представлял себе въезд Татьяны в Москву.

Но имя Москвауже само по себе действовало магически, особенно, конечно, когда дело шло о защите ее от врага. Помните, у Лермонтова командир говорит, «сверкнув очами», перед сражением при Бородине:

Ребята! не Москва ль за нами? Умремте ж под Москвой, Как наши братья умирали!

И этого достаточно. Священное имя — Москва — воспламеняет чувства, овладевает волей, мобилизует все деятельные средства человека, приводит в Действие весь механизм рефлексов, нервных путей и мозговых центров, как военная команда.

Если бы мы располагали средствами проследить все, что происходит в существе человека, когда он слышит или произносит такие слова, мы узнали бы во всей полноте, какая огромная, сложная и мощная вещь слово, эти шесть коротеньких звуков, этот мгновенный контакт между двумя извилинами головного мозга!

3. Механизм языка

В работу мысли, в движение понятий, в течение ассоциаций, в игру воображения со всем сопутствующим резонансом аффектов и влечений и всей механикой рефлексов, — во все эти процессы, входящие так или иначе в сложное явление речи, включается еще и вся огромная структура языка.

Корни нашего мышления заложены еще в животной стадии человека, как рефлексы, которые становятся в силу их заразительности средствами стадного общения.

Животное познает мир буквально «брюхом». Ему недостаточно видеть предмет, чтобы оценить его, определить свое отношение к нему, понять его, — животному нужно его обнюхать, полизать, пожевать, испробовать на вкус. Съедобное или нет, вкусное или противное, какого именно вкуса? — вот первые принципы познания, простейшее понимание добра и зла. И ребенок тоже тянет инстинктивно в рот, что его интересует.

Воспитанием, культурой эти животные, хищнические влечения постепенно преобразуются. Но и в культурной форме интересов и стремлений часто явственно обнаруживаются начальные корни таких влечений. Язык часто обнаруживает

и выдает подобное переосмысление простейших представлений. Понять— значило первоначально овладеть,а буквально схватить; внимание— слово того же корня, буквально вбирание в себя, захватывание внутрь.«Брюхом хочу» — писал Пушкин, желая выразить влечение всем существом. Воспитать— значило вскормить. Надоедать— буквально перекармливать,как Демьян своей ухой. Мы до сих пор говорим поглощать книги, впечатления, поглощен идеей, внимание поглощено; пожиратьили есть глазами, поедом ест, мироед, заедать чужой век, среда заела, съели(т. е. затравили) человека, сам съешь, взъелся, въедливый, заядлый, заелся, питать надежды, злобу.С другой стороны, отведыватьтого же корня, что ведать; наслаждениебуквально удовольствие от сладостей, лакомств; огорчать — делать горьким; упоение — опьянение, утоление жажды:сравните напиваться.Мы говорим о литературных и других вкусах,используем вкушать покой,и даже можно услышать это замечание пришлось ему не по вкусу. Предвкушатьи безвкусицаимеют уже только отвлеченное общее значение; искушатьзначит испытывать,а буквально — отведывать.Мы говорим о сладостной мечте, о сладком сне, о горькой мысли, о кислом настроении, о горечи разлуки. Отвращениебуквально — отворачиваниеголовы прочь от неприятного вкуса и запаха.

Выражение лица обиженного, недовольного, огорченного, разочарованного человека происходит, как показал Дарвин, непосредственно от непроизвольной гримасы ребенка при горьком вкусе.

Так близко еще лежат под культурной поверхностью сознания древние, простейшие, органические ощущения.

Они могут иметь влияние на образование и течение представлений.

Замечательно, что наши внутренние ощущения мы выражаем внешними представлениями, — зрительные и осязательные впечатления значительно более ярки и отчетливы. В особенности это заметно при выражении более общих представлений.

Краса, красивый, прекрасныйпервоначально обозначали только ощущение яркого цвета (специально цвета пламени), как до сих пор краска.

Гореи горечьпроисходят от гореть, печаль— от глагола печь, жалостьсвязано с жалить, стыд— от глагола стыть(ощущение раздетого человека), скорбь(первоначально болезнь)от скрести:сравните выражение на сердце кошки скребут.Мы говорим пылать ненавистью, сгорать со стыда;мы используем выражения пламенное чувство, вспыхнул, воспламенился, загорелся, вскипел;в нашей речи есть горячая дружба, жаркий спор, жгучая обида, леденящий страх, холодный тон, теплое участие;бывает, что любовь остыла, угасла, потухла, теплится,а мысль сверкнула, блеснула, потускнела, померкла; воспоминание поблекло, побледнело; светлое впечатление— от глагола печататьи так далее.

Представление о времени — тоже внутреннее — выражается также пространственными образами. Мы говорим: промежуток, отрезоквремени, время идет, проходит, течет, истекает, бежит, летит, мчится, тянется, приближается.Отсюда — прошлое, прошедшее, минувшее, грядущее, по истечении срока, по прошествии трех дней.Время — это как бы поток, струящийся мимо нас. События располагаются в нем одно за другим — отсюда затем; или одно но другому — отсюда потом;они идут вслед,то есть вступая в след, оставленный другим; или по следу, следуют друг за другом, отсюда последовалото-то, напоследок, последний, впоследствии.