В мое время
Шрифт:
Он нашел поистине выстраданное название – “Утоление жажды”. Но самого утоления не было – только неосуществимое стремление к нему. Невозможно уже было это бросить на полдороге. Это было отчасти или во многом вымучено, подгоняемо Ниной. А потом – официально поддержано, выдвинуто на премию. Но это не принесло ему удовлетворения, ибо не соответствовало затраченным усилиям души.
(Вспомню в скобках, как позднее, когда уже умерла Нина и Юрка маялся и целыми днями плакал, он пригласил меня в Дом кино посмотреть отснятый в Ашхабаде двухсерийный художественный фильм по этому своему роману. В зальчике кроме нас
… Через восемь лет после “Утоления жажды” ставший совсем другим Юрий Трифонов написал небольшую повесть “Предварительные итоги”, куда неожиданно вместилась та его былая боль.
* * *
Пушкин написал:
Не дай мне Бог сойти с ума.
И убедительно, подробно обосновал причины своего нежелания.
Почти век спустя этого мотива коснулся Ходасевич. Но как!
Мне хочется сойти с ума…
Что это – полемика? Или действительно так прямо и захотелось?
Мне невозможно быть собой,
Мне хочется сойти с ума,
Когда с беременной женой
Идет безрукий в синема.
Я прочитал эту его знаменитую вторую “Балладу” после войны и испытал отчетливое разочарование. А ведь многие стихи тогда просто потрясали. Здесь же было ощущение, что меня дурачат.
В обеих его “Балладах” ангелы приносят поэту лиру, во второй – он их разгоняет, не хочет ее брать. Но почему? Вернемся к стихам. Автор взрывает строфу словом “безрукий”. Но она не взрывается, ибо беременность жены не имеет никакой связи с культями инвалида.
Наша война, наш опыт опровергают трагичность этой картины. Она скорее даже трогательна. Идут – и слава Богу. Был детский писатель Иосиф Дик. Он получил на фронте страшные ранения, потерял обе руки да еще и один глаз. Но были у него и жены, и дети, и внуки. И в кино он регулярно бывал. И никто так не волновался.
Я тогда, читая “Балладу”, подумал, что, может быть, не все до конца понял. Меня слегка сбили с толку строки:
Беззлобный, смирный человек
С опустошенным рукавом.
Может быть, он однорукий? Нет, нет, поэт трижды повторяет:
И удаляется с женой,
Не приподнявши котелка.
О беременности жены упоминается, кстати, дважды, будто и эта подробность тоже может свести с ума.
А мы простодушно удивляемся: всего-то навсего!
Вы скажете, что стихи о другом. Нет, прежде всего об этом. Время расставляет акценты в искусстве порою со значительным интервалом.
* * *
Бунинские женщины. Почти во всех его “интимных” рассказах женщина раздевается сама, по собственной инициативе, – как-то очень легко достается, чаще всего почти
Но в рассказах о женщинах есть у него еще одно упорное сходство. В чем оно? В неожиданно, раз за разом, возникающем в них отчетливом мотиве острейшего и непоправимого мужского горя (“Солнечный удар”, “Генрих”, “Ида”, “Чистый понедельник”…).
Письмо Бунина строго-сдержанно, подчеркнуто-элегантно. Он сам не раз говорил, что пишет с холодной головой. И мы поверили!
Но разве можно это сказать о перечисленных мною рассказах? Нет, конечно. Возьмем тот же “Солнечный удар”. Ослепляющий и оглушающий удар страсти, настигший сразу двоих.
Молодая женщина возвращается по Волге с курорта и знакомится на пароходе с поручиком.
“После обеда вышли из ярко и горячо освещенной столовой на палубу и остановились у поручней.
– Я, кажется, пьяна… Откуда вы взялись? Три часа тому назад я даже не подозревала о вашем существовании…
… Впереди была темнота и огни”…
Ну хорошо, раньше обедали поздно, в шесть часов. Но откуда темнота, ведь еще лето? Темнота нужна автору.
Поручик умоляет попутчицу сойти на ближайшей пристани.
“- Ах, да делайте, как хотите, – сказала она, отворачиваясь.
Разбежавшийся пароход с мягким стуком ударился в тускло освещенную пристань, и они чуть не упали друг на друга”.
Разумеется, два человека не могут одновременно упасть друг на друга. И это Бунин!
Далее: “Поручик кинулся за вещами”. Тоже сказано неосмотрительно. Ведь за своими он кинулся, не к ней же в каюту! Читатель недоумевает: а она как же? Тоже кинулась? Или сошла без багажа?
Женщина поехала дальше лишь на следующий день, другим пароходом. Но мы уже узнали, что у нее дом, семья. Конечно, она заранее сообщила мужу о времени приезда, ее будут встречать. Но Бунин, обычно такой точный, забыл об этом. Особенно удивительно это потому, что у него нередко встречаются в рассказах телеграммы, и в “Солнечном ударе” тоже (поручик хочет послать уехавшей телеграмму, но не знает не только адреса, но и ее имени и фамилии).
И наконец, – проводив ее на пароход,
Что же произошло? Поразительно, но факт – не только персонажи, но и сам И. А. Бунин, как, впрочем, и читатели, потерял голову, махнул рукой на мелочи, тоже оказался ошеломленной жертвой “солнечного удара”.
* * *
В рассказах Бунина, Куприна, да и у других тоже, нам порой попадается шустовский коньяк. Что это такое, современный читатель не знает. А это тот самый напиток, который мы давно уже привычно называем армянским коньяком. Его производство наладил в Ереване Владимир Сергеевич Шустов. Коньяк распространился и стал заслуженно популярен в России именно в те, бунинско-купринские времена. А уж они-то знали в этом толк и немалую дань отдавали ресторанной жизни.