В море погасли огни (блокадные дневники)
Шрифт:
– Готовьтесь к отъезду в Москву. Забираем в отдел печати. Будете передавать свой опыт многотиражкам всех флотов.
Это меня ошеломило. Я не собирался покидать Ленинград.
– А, нельзя ли обойтись без меня? Мне хочется пробыть на Балтике до конца блокады.
– Не желаете в Москву?
– удивился полковник.
– Думаете, что мы там баклуши бьем?
– Этого я не думаю, но писателю важней остаться здесь...
– Ничего не выйдет, - ответил москвич, - приказ армейского комиссара. А на флоте,
4 апреля. Прошло три дня. Я уже решил, что про меня забыли и оставят в покое. Но не тут - то было. Секретарь политотдела принес телефонограмму. Мне предписано немедля явиться в отдел кадров Пубалта к батальонному комиссару Ракову.
С большой неохотой пошел в Пубалт. Там меня встретил сухой и строгий батальонный комиссар.
– Вы почему не являетесь за предписанием?
– грозно спросил он. Особого приглашения ждете?
– Меня никто не вызывал.
– Но вас же предупредили?
– Это был ни к чему не обязывающий разговор.
– Запомните: разговор старшего всегда обязывает, никто вторично напоминать не будет.
Протянув заготовленную бумагу, он сказал:
– Отбыть немедля.
– На чем же я выеду из Ленинграда?
– Не знаю, транспортом не занимаюсь. Но если вовремя не явитесь, пеняйте на себя, - предупредил Раков.
Так он сумел превратить выдвижение в наказание. Водятся у нас еще такие службисты.
Весь день я бегал по флотским учреждениям, прося
помочь отбыть в Москву, но никого мои заботы не трогают. Я уже отрезанный ломоть. Единственное, что мне удалось сделать, - это вызвать с моими вещами и аттестатами из Кронштадта Клецко.
5 апреля. Вчера я распрощался со всеми на "Урале", но едва спустился с трапа, как заверещали звонки громкого боя и раздался сигнал воздушной тревоги.
Был седьмой час вечера. Я перебежал к решетке Летнего сада и стал смотреть: откуда появятся самолеты?
Справа затарахтели зенитки. И я увидел тучу "юнкерсов". Они летели с востока вдоль Невы. Создавалось впечатление, что с огромной горы словно на салазках скатываются вниз бомбардировщики. Да не просто, а нацелясь на определенные .корабли.
Послышался холодящий кровь отвратительный вой падающих бомб. Подо мной дрогнула земля и затряслась. На Неве стогами вспучивался лед и высоко вверх взлетали голубые задымленные фонтаны.
У всех мостов - и на кораблях закашляли и заливчато залаяли зенитки, сливаясь в дружный хор. Они испятнали комками разрывов все небо. Казалось, что не осталось просветов, в которые могли бы проскочить бомбардировщики, а "юнкерсы" все же прорывали огневую завесу и устремлялись к кораблям, мостам и заводам.
Такого большого налета на Ленинград давно не было. Прижавшись к именному столбу ворот, задыхаясь от волнения, я наблюдал, как сваливаются в пике и взмывают "юнкерсы" над теми участками Невы, где стоял линкор, крейсеры, миноносцы. Как рвутся бомбы около "Полярной звезды" и выводком ее стальных птенцов - подводных лодок, жавшихся к гранитной стенке.
Я ждал, что сейчас полетят в стороны черные обломки и запылают пожары. Но ни один корабль еще не тонул. С зенитных площадок, окутанных пороховым дымом, комендоры яростно отбивались.
К вою бомб вдруг присоединился хлесткий свист тяжелых снарядов, падавших в тех же направлениях, что и бомбы. Гитлеровцы, видимо, спешили воспользоваться
неподвижностью кораблей, чтобы одним комбинированным ударом уничтожить их.
В ответ басисто заговорила наша тяжелая артиллерия. Грохот стоял такой, что я не слышал ни звонких команд на "Урале", ни гудения моторов самолетов.
Налет длился не менее часа. Затем стрельба мгновенно смолкла и в небе трубно загудели наши "миги", рыскавшие меж высоких облаков.
На этом я ставлю точку. Все четыре тетради оставляю дома. Не буду же я таскать их с собой по всем флотам.
ЗА КОЛЬЦОМ БЛОКАДЫ
6 апреля 1942 года. Вечер и ночь я провел не на корабле, а дома. На кухне было тепло, так как женщины по случаю пасхи днем топили плиту щепками и мусором.
Ужинали мы по - праздничному. На стол я выложил весь мой сухой паек, выданный на дорогу: галеты, банку мясных консервов и сухой яичный порошок.
Спать мы улеглись рано и сразу почувствовали пасхальную "жару божью": прозвучал сигнал воздушной тревоги, послышалась пальба зениток, гудение самолетов и посыпались бомбы. Бомбы были крупные. От взрывов трясся дом и ходуном ходила земля под ним.
Теща вскочила с постели и, втиснувшись в щель между двух шкафов, принялась креститься. А я и няня, понимая, что шкафы и молитвы от бомбы не спасут, остались лежать и прислушиваться к пальбе.
Бомбы не попали в наш дом, но невдалеке разрушили здание на Невском, где до войны была "культурная пивная".
Утром я с трудом поднялся и пошел в редакцию газеты "Красный Балтийский флот". В ней я не раз печатался. Рыжеватый редактор полковник Осипов охотно позвонил ,в отдел снабжения воздушных сил и уговорил комиссара отправить меня за Ладогу. Тот велел прийти через час.
Позавтракав с сотрудниками газеты, я отправился в Адмиралтейство.
Комиссар отдела снабжения ВВС, сожалея, сказал, что устроить меня на самолет ему не удалось, но идет грузовая машина в Новую Ладогу. Она меня перебросит по Дороге жизни за кольцо блокады, а там я смогу сесть в любой поезд. Железнодорожное движение уже налажено.
Он вызвал техника, с серебряными нашивками старшего лейтенанта, и сказал:
– Посадите капитана в свою машину и доставьте в Новую Ладогу.
– Но мы ведь с грузом...
– попытался возразить техник.