В море погасли огни (блокадные дневники)
Шрифт:
Минут через тридцать под кузовом заплескалась и забурлила вода. Мы очутились на другом берегу Ладожского озера.
У шлагбаума контрольно-пропускного пункта проверили документы и указали, где можно отдохнуть, обогреться и получить по аттестату горячее питание.
В левой стороне виднелось несколько бараков, из труб которых вились дымки. К ним подходили машины с эвакуированными ленинградцами и сдавали пассажиров на попечение врачей и санитаров. Мы, чтобы не терять в очередях временя, свернули на другую дорогу.
Поздно ночью наш грузовик прикатил в какую - то лесную деревеньку и остановился у ворот приземистой избушки. Снабженец выскочил из кабины и стуком в окно разбудил хозяйку. В темном стекле мелькнуло ее белесое лицо. Разглядев позднего гостя, хозяйка кивнула головой в сторону ворот.
Минуты через три ворота заскрипели. Мы въехали во двор и остановились около хлева, попахивающего навозом и сеном.
В избе от широкой выбеленной русской печи веяло приятным теплом. Я снял шинель, а затем ботинки и стал двумя руками растирать онемевшие пальцы и ступни, пока не почувствовал уколов крови. А мои спутники тем временем таскали узлы в так называемую чистую половину избы, находившуюся за вылинявшей ситцевой занавеской.
Моложавая хозяйка вытащила из печки чугунок с горячим картофелем и налила нам по большой кружке молока. Сдирая с дымящихся клубней тонкую кожуру, мы макали картофелины в крупную соль, обжигаясь, ели и запивали молоком. Кажется, я никогда не испытывал подобного наслаждения от простой крестьянской еды, потому что давно не видел ни молока, ни картофеля.
Чугунок мы опустошили очень быстро. От сытости осоловели, .потянуло ко сну. Постелив шинель на деревянную скамейку, я улегся на нее. А мои спутники, захватив с собой семилинейную керосиновую лампу, ушли с хозяйкой в чистую половину избы. Сквозь ситцевую занавеску до меня доносились их приглушенные голоса. Что говорили мужчины, разобрать не удалось, зато я явственно слышал восторженные восклицания хозяйки:
– Ой, ну и ну! Вот это да! Сколько же за такое картошки просят?
"Видно, бескорыстно спасают знакомых от голода, - решил я.
– Вместо тряпок картошку и овощи привозят".
Уснул я мгновенно, а утром мои спутники торопились в Новую Ладогу. Я лишь успел у хозяйки спросить:
– Сколько я обязан за ночлег и питание?
– Ничего не обязаны, - ответила она.
– Поделилась чем могла.
Чтобы не быть должником, я ей оставил свою меховую безрукавку, которую надевал под шинель. К чему она мне весной? Военному лишний багаж - обуза.
На прощание снабженец предупредил хозяйку:
– Сегодня же все выменяй, блокадники ждут картофеля. Свекла и морковка тоже пригодятся. Заеду вечером. Надо спешить, а то дорогу на озере закроют.
Опасения снабженца были не напрасны. Когда с проселка мы выкатили на шоссе, то шофер ахнул, увидев, что наделали весенние лучи солнца. По всей длине дорога покрылась лужами. Ноздристые сугробы на обочинах, почернев, интенсивно таяли.
Наш грузовик то и дело влетал в большие пенистые лужи и разметывал грязь в стороны. Теплые брызги летели в лицо, а я, стоя во весь рост над кабиной в грузовике, не ощущал отвращения, а наоборот, ликовал, радуясь весне и солнцу. Казалось, каждая жилка пьянеет во мне.
Радостно было мчаться навстречу теплому ветру и видеть над собой синее безоблачное небо.
В Новой Ладоге снабженцы подвезли меня к редакции авиационной газеты "За Родину". Прощаясь, техник хитровато прищурился и спросил:
– Претензии будут?
– Нет, - ответил я.
– Нашему брату - писателю полезны всякие поездки. Спасибо шоферу, умеет прокатить с ветерком.
14 апреля. До Москвы я добирался восемь суток. К Волхову доехал на автобусе, а там военный комендант станции проводил меня в теплушку, стоявшую на запасном пути. В ней собрались офицеры, едущие в глубь страны за пополнением для армии генерала Федюнинского. Все они после ранений были выписаны из госпиталя.
Посреди теплушки на коротких ножках стояла квадратная печурка с коленчатой трубой, выходившей наружу через отверстие в заколоченном окне. Печурка была уставлена котелками и металлическими кружками: офицеры из концентратов готовили себе ужин.
Вагон тускло освещался двумя фонарями "летучая мышь".
Я устал за дорогу, да и на ужин мне нечего было готовить. Поэтому, найдя свободное место на нарах, улегся спать.
Утром наш вагон прицепили к эшелону эвакуированных жителей Ленинграда. В основном это были женщины неопределенного возраста. Детей и пожилых мужчин ехало мало.
На станциях, где существовали питательные пункты для эвакуированных, поезд задерживался надолго. Изголодавшиеся беженцы выскакивали из вагонов с кастрюльками, мисками, котелками, чайниками и мчались к столовой. Там занимали уже накрытые столики, а не успевшие захватить место выстраивались в длинные очереди у раздаточных.
В таких наскоро сколоченных столовых обычно выдавался только суп с кусочком хлеба. Суп был жидковатым, блокадники не могли им насытиться. Они готовы были съесть по три - четыре порции. Боясь, что это убьет неразумных пассажиров, работники столовых пытались силой выдворить пообедавших, а те отбивались, требуя добавок.
Почти на каждой станции к теплушкам подходили санитары с носилками и снимали тяжело заболевших и умерших в пути.
Никогда я так долго не добирался до Москвы. Видимо, во времена Пушкина, когда ездили на перекладных, на подобное путешествие тратили меньше времени. Прибыл я в наркомат предельно уставшим и голодным.
Видя мое состояние, в Главном политуправлении мне выдали талоны на усиленное питание.
Первым делом я, конечно, отправился в столовую. Там заказал два первых блюда, два вторых и три стакана компота. Но съесть все это мне не удалось. За столом я потерял сознание и попал в руки медиков. Они выкачали из меня все, что я почти не разжевывая жадно глотал, иначе получил бы заворот кишок.
Очнулся я на госпитальной койке. Два дня меня поили бульончиком и рисовым отваром. А сегодня выписали, но посадили на строгую диету.
Оказывается, я не исключение. Многие блокадники так же набрасывались на еду и... попадали к медикам.
Теперь я в столице. Здесь тоже слышу сигналы воздушной тревоги и бабаханье зениток, но они для меня - как эхо далекой войны. Кажется, что тут жизнь абсолютно безопасна, хотя люди и в Москве погибают от бомб. СНОВА В ЛЕНИНГРАДЕ
9 ноября 1943 года. В Москве я дневника не вел, не до него было. В дальние командировки эту толстую тетрадь не брал. И вот лишь теперь, спустя полтора года, делаю в ней новую запись.