В море погасли огни (блокадные дневники)
Шрифт:
25 ноября. Устроился в Кронштадте: получил крохотную комнату в подплаве. В ней тепло и ярко горит свет электрической лампочки.
Снова я среди подводников и слушаю всякие истории о "малютках", "щуках" и "эсках".
Здесь я встретил людей, которые в августе 1941 года были обречены на смерть, но сумели вырваться из стальной могилы. Я побеседовал с двумя из них и теперь могу написать, как все это было.
ЧЕТВЕРО НА ДНЕ МОРЯ
После длительного плавания у берегов противника С - 11 вернулась в сваи воды. У пролива Соэла-Вяйн она всплыла. Море было спокойным. Командир в переговорную трубку отдал команду: "Отдраить отсеки к ужину".
Подводники кинулись выполнять приказание.
Неожиданно подводная лодка как бы обо что - то ударилась и... подпрыгнула. Раздался грохот... Всех повалило с ног.
В последнем кормовом отсеке находился старший торпедист Никитин. Он тоже упал. Темнота мешала ему что - либо разглядеть. Торпедист нащупал аварийный фонарик .и, не зажигая света, спросил:
– Ребята, чего это нас тряхнуло?
Его голос заглушил плеск воды, странное бульканье и свист. Не слыша отклика, Никишин фонариком осветил отсек. Луч света уткнулся в комендора Зиновьева, который, хватаясь за выступы торпедного аппарата, старался подняться.
– Ве - ве, жив?
– окликнул его торпедист.
– Чуть жив!
– отозвался комендор.
– Коленку больно ушиб. Ноги дрожат, встать не могу. Видно, на мине подорвались.
– Где - то у центрального отсека грохнуло, - согласился с ним Никишин.
– А что с Мазниным и Мареевым? Живы они?
– Тут мы!
– отозвался Мазнин.
– В ушах звенит, словно кто по голове ударил.
Свет фонаря выхватил из тьмы мокрые и бледные лица одного, другого электрика.
Вода лилась откуда - то сверху.
– Подобрать инструмент и заткнуть трубы, - приказал Никишин.
Все, кто был в отсеке, бросились заделывать отверстия, из которых поступала вода: закрыли пробками вентиляцию, переговорную трубу, цистерну пресной воды, поджали люк...
Никишин осветил переборку и заметил пробивающуюся из - под двери струйку воды. "Дверь была открыта, - вспомнил он.
– Видно, сама захлопнулась. Надо немедля задраить".
Он быстро задраил дверь и тут же подумал: "А как же в шестом отсеке? Живы ли?" Он посмотрел в глазок, но ничего, кроме тьмы, не разглядел.
Старший торпедист попытался связаться с соседями по телефону, и телефон оказался мертвым: мембрана не вибрировала. "Затоплен центральный отсек", понял Никишин. Он вернулся к переборке и, постучав в нее разводным ключом, громко выкрикнул:
– Шестой отсек... Шестой! Кто жив? Жив кто? Отвечай!
Через несколько секунд послышался ответный стук и едва слышный голос старшины электриков:
– Живы Биденко, Гординский и я - Милютин. Четвертый и пятый отсеки затоплены. Соседей не слышим. У нас вода по грудь. Как у вас?
– Что им ответим?
– спросил Никишин у товарищей.
– Может, впустим к нам?
Обитатели седьмого отсека молчали. Они понимали, что вместе с соседями в отсек хлынет и вода.
– Если они быстро проскочат и мы сумеем сразу же задраить дверь, то воды наберется по пояс, не больше, - стал убеждать торпедист.
– Вместе и погибать веселей.
– Давай, - отозвался Мазнин.
– Что будет, то будет. Откроем, - согласился Зиновьев.
И они стали отдраивать дверь. А Никитин тем временем, стукнув в переборку, крикнул:
– В шестом! У нас воды мало. Приготовьтесь перейти в седьмой. Только не мешкать!
– Есть перейти!
– радостно ответили три голоса за переборкой.
Но радость их была преждевременной. Взрывом стальную дверь так заклинило, что с места не могли сдвинуть ее ни лом, ни кувалда. Трудились до изнеможения - и напрасно, усилилась лишь течь из - под двери.
– В шестом! Попробуйте с вашей стороны чем-нибудь таранить!
– крикнул Никишин.
– Пробовали... воды много... ничего не выходит!
Отдохнув, Мазнин с Зиновьевым вновь принялись орудовать ломом и кувалдой. Переборка гудела, вибрировала, а дверь не колыхнулась, словно приварилась.
– Ребята! Попытайтесь зубилом там, где заедает!
– советовал Биденко из шестого отсека.
– Я уже на подставке стою, вода к горлу подходит!
В ход были пущены зубила, но сталь оказалась столь крепкой, что зубила, высекая искры, крошились.
– Ну что - ничего у вас не выходит?
– не слыша кувалды, спросили из шестого отсека.
– Не тревожьтесь, что-нибудь придумаем, - пообещал Зиновьев.
– Спешите... иначе поздно, - просил Биденко.
– Воздух утекает... я уже упираюсь головой в подволок.
Ломом вдруг овладел Мареев и яростно стал колотить им в дверь, словно собирался пробить дыру. Он был в исступлении, но товарищи не останавливали его. Пусть хоть стуком подбадривает соседей. Но когда Мареев стал долбить палубу, Зиновьеву пришлось отнять у него лом.
– Брось, не психуй, - сказал он.
– Без тебя тошно. Не слыша ни всплесков, ни голосов в шестом отсеке, Никишин окликнул старшину:
– Милютин! Как там у вас?
– Воздух убывает, - глухим голосом отозвался старшина.
– Если сможете, спасайтесь сами... О нас не думайте... Прощайте, товарищи!
– с тоской выкрикнул он.
– Да здравствует Родина!
Что - то выкрикивали и другие обитатели шестого отсека, но их голоса были глухи и невнятны.
Никишин, чтобы подбодрить соседей, закричал:
– Держитесь, балтийцы не сдаются до последнего вздоха. Задрайте все отверстия, чтобы воздух не вытекал!
Но из шестого отсека больше никто не откликался.