В море погасли огни (блокадные дневники)
Шрифт:
Ораниенбаумский "пятачок" стал особой республикой, расположенной внутри большого блокадного кольца. Он имел свой малый обвод, названный немцами "котлом". Стенки этого "котла" были довольно толстыми и прочными. Кроме железобетонных дотов, глубоких траншей, они с двух сторон имели минные поля, надолбы и ряды колючей проволоки. А днище "котла" осталось все же дырявым. В любой день через ораниенбаумский порт могли утечь все войска, но они и не думали покидать свой обжитый "пятачок", наоборот - Вторая ударная армия считает его своим плацдармом и каждую ночь получает пополнение. Отсюда будет нанесен один из мощных ударов.
Добравшись пешком до разрушенного вокзала, я сел в поезд, состоявший из четырех классных вагонов. Оказывается, Лебяженская республика, как прозвали ее писатели, имеет свою железную дорогу, протянувшуюся вдоль моря на десятки километров - от Ораниенбаума до Калищ. По ней ходят не только приземистые бронепоезда моряков, но и довольно регулярно гражданский паровичок "овечка" с издырявленными и посеченными осколками зелеными вагонами.
Ровно в назначенный час два железнодорожника прицепили паровичок к составу, и он, без всяких сигналов, потянул вагоны в другой конец "пятачка". Вагоны скрипели и покачивались. В них набилось много женщин и подростков в серых ватниках. Это как бы была гражданская форма Лебяженской республики. Здешние швейные мастерские, видимо, выпускали одежду только такого цвета и фасона. В ней легче было маскироваться.
Местные жители везли в мешках и корзинах картофель и овощи. В этом году хорошо уродилась брюква, репа, картофель и капуста.
Оказывается, Лебяженская республика выращивала свой хлеб, овощи и корм скоту. Кроме того, жители работали на железной дороге и в мастерских, выпускающих военную продукцию.
В поезде еще раз у всех проверили документы и проездные билеты. Мы ехали по часто обстреливаемой местности: по обеим сторонам железнодорожного полотна виднелись воронки, наполненные водой.
Поезд останавливался в Малых и Больших Ижорах, в Борках. Пассажиры выходили и входили. Население уже привыкло жить в "котле" и вело себя так, словно не было вокруг замаскированных зениток, земляных щелей и неожиданно возникавшей пальбы.
Я сошел в старом лоцманском поселке Лебяжье. Он стал столицей малой республики. Здесь находился политотдел и многотиражная газета моряков.
В редакции я появился в удачный момент: отпечатанную многотиражку увязывали в пачки для отправки в дальние воинские части. Пристроившись к экспедитору и почтальону на дрезину, я отправился по одному из "усов" железной дороги в лесную часть республики. Оказывается, железная дорога имела несколько таких отводов, названных "усами", по которым после стрельбы уходили в лесную чащобу бронепоезда.
В начале тридцатых годов я побывал на трехмесячной военной подготовке в лебяженских летних лагерях. Местные леса и дороги мне были знакомы, потому что вузовскую роту не раз поднимали по тревоге и заставляли с полной выкладкой делать большие переходы и пробежки.
Когда - то на здешних просеках и полянах располагалось много палаточных городков. Теперь же в лесах выросли многочисленные землянки, блиндажи, капониры. Под высокими елками и соснами укрывались танки, самоходки, тягачи с тяжелыми пушками, походные мастерские и кухни.
Никогда еще в лебяженских лесах не было столько войск, а они все прибывали и прибывали. Саперы, видимо, не успевали строить землянки и дороги. Солдаты копошились всюду, даже на болотах.
Побывав на бронепоезде "Балтиец" и на двух тяжелых батареях, я еще раз убедился, что моряки нигде не меняют своего лексикона. Вагонная лесенка называлась трапом, площадка - палубой, порог - комингсом. Здесь, пока не было боевых действий, проводили по тревоге учения, "крутили" кинокартины, забивали "козла", "травили" в курилках у срезов бочек, наполненных водой. На флотском просторечии Ораниенбаум назывался "Рамбовом", Красная Горка - "Форт - фу", бронепоезд - "Борисом Петровичем", а обед - "бачковой тревогой".
Пообедав, я вернулся в Ораниенбаум. А там на мохначевском речном трамвае почти под утро отправился в Ленинград.
Теперь я знаю, какая уха заваривается в ораниенбаумском "котле". Только бы противник не пронюхал!
17 ноября. Женщины, которые не поддавались дистрофии и стойко выдержали испытания первой блокадной зимы, вдруг на второй год стали чахнуть и умирать. И это тогда, когда хлеба уже было почти вволю и других продуктов выдавали по карточкам больше, чем, в Москве.
Пришлось для истощенных создать специальные стационары санаторного типа, лечить и подкармливать витаминами, чтобы смертность пошла на убыль.
Ко второй блокадной зиме готовились тщательней: сделав большие запасы продуктов, стали добывать топливо.
Уголь собирали по насыпи железнодорожных путей. В торговом порту водолазы опускались на дно, вымощенное толстым слоем кокса и антрацита, утопленных за многие годы погрузок, наполняли углем бадьи и с помощью кранов вытаскивали наверх.
Бригады лесорубов пошли выкорчевывать старые пни во всех пригородных лесах. Но и этого оказалось мало. Исполком Ленсовета принял решение пустить на слом деревянные дома. Была объявлена всеобщая повинность: каждый ленинградец, достигший шестнадцати лет, должен заготовить четыре кубометра дров. Половина заготовленного пойдет на отопление его собственного жилья.
И люди охотно трудились. Некоторые выполняли по полторы нормы. Так было снесено семь тысяч деревянных домов и заготовлено более миллиона кубометров дров. Всех, кто жил в деревянных домах, пришлось переселить в каменные.
Но в парках за всю блокаду ни одного дерева не срубили. Парки охранялись, чтобы город мог дышать кислородом.
За лето и осень водолазы сумели по дну Ладожского озера проложить трубопровод, по которому пошло в Ленинград жидкое горючее, и электрокабель от Волховской ГЭС.
Сейчас электричество горит во многих домах. Оно зажигается рано утром, когда надо собираться на работу, и в семь часов вечера. Электроэнергия лимитирована. Каждая семья может пользоваться сорокаваттной лампочкой не более четырех часов в день.
20 ноября. Побывал в кронштадтском ОВРе. Многотиражка, которую я редактировал, уже носит другое название, а штат старый. Печатник и наборщицы заметно поправились, а корректор Рая даже обрела пышные формы. Она вышла замуж за политотдельца.
На сторожевиках, тральщиках и катерах меня еще помнят. Блокада не повлияла на морское гостеприимство: во время "бачковой тревоги" меня приглашают к столу в кают - компанию.