В мутной воде
Шрифт:
И только меньшинство брезгливо сторонилось от этого быстрого течения и изумленно глядело на то самое общество, которое в шестидесятых годах, казалось, являло все признаки пробуждения.
Сперва он, как это водится, вел "теоретические" беседы в этом направлении с одним из своих приятелей, вместе с ним коротавшим скуку захолустья, и всегда побеждал приятеля диалектикой; потом начал подсмеиваться над брезгливым сторонением от жизни и кончил, разумеется, тем, что разошелся со своим другом.
– Эх, Борский, плохо вы кончите!
– сказал ему как-то раз приятель. В вас барин русский сказывается... Вам жить хочется по-барски, ну, а для этого надо пуститься во все тяжкие. Времена нынче такие, что компромиссы невозможны.
Борский рассердился на эти слова и порвал связи с приятелем.
Приятель скоро куда-то исчез, а Борский попробовал, как он говорил, окунуться в жизнь.
С первых же шагов ему повезло. Умный, деятельный, ловкий, умевший подмечать людские слабости и пользоваться ими, он хорошо понял, что неглупому человеку на Руси успеть можно, и, поступив на службу на одну из железных дорог в качестве правителя дел, скоро сошелся и познакомился со многими воротилами железнодорожного мира и получил большое содержание.
"Боже ты мой, как, однако, все это просто!" - думал он не раз, слушая рассказы о том, как получились концессии, как устраивалось то или другое дело.
Оказывалось, что для этого не требовалось ни особенного ума, ни даже особенной ловкости, а нужны были только связи и уменье пользоваться ими.
Горячую, ищущую деятельности натуру не удовлетворяла деятельность правителя дел. Его начинала интересовать игра в наживу, среди которой он вращался. Он попробовал было спекулировать, но первый опыт был неудачен: он потерял свои небольшие сбережения и принужден был оставить службу на железной дороге. Он приехал искать занятия в Петербург, и случай натолкнул его на семейство Чепелевых, где он сделался домашним учителем. Деятельность учителя, конечно, не удовлетворяла Борского; он плохо занимался с мальчиком, но отлично сумел пользоваться знакомством Чепелевых и не разыграл роли Иосифа Прекрасного*, когда Александра Матвеевна, тогда еще свежая и красивая брюнетка, предложила ему свою страстную любовь...
_______________
* По библейской легенде, прекрасный юноша Иосиф был продан
своими братьями в Египет в рабство. Там, при дворе фараона, его
тщетно пыталась соблазнить жена царедворца Пентефрия.
Так прошел год. У Борского завязались хорошие знакомства, и все его знали как основательного и хорошего молодого человека. Молодого Чепелева отдали в заведение, а Борскому предложили место секретаря у Познякова, ворочавшего тогда большими делами. Новый секретарь скоро до того понравился Познякову, что ему предложили место главного управляющего делами с огромным содержанием... Дела пошли блестяще. Борский поправил разоренные имения Позняковых и обнаружил такие способности, такую быструю сообразительность во всех коммерческих делах, что скоро сделался компаньоном и вместе с Позняковыми получал подряды и концессии. Он все более и более погружался в эти дела и целые дни работал. "Дела" для него было то же, что карты для игрока. Он наслаждался хорошими ходами, он с восторгом топил ближнего, он радовался, когда отбивал хороший куш у другого. Он не мечтал нажиться и успокоиться, как какой-нибудь французский лавочник. Нет! Чем дальше он шел, тем более ему хотелось идти в этой бешеной игре, когда человек не знает, что принесет ему завтрашний день. Он уже стоял на той едва уловимой нравственной черте, когда человек не отличает, что честно и что нечестно, и когда нравственные принципы сводятся на вопросы об успехе или неуспехе.
Он вращался среди женщин и знал, что через женщин можно делать гораздо больше, чем через мужчин. Он умел говорить с ними так вкрадчиво, так нежно, умел обещать долю в предприятии так незаметно, так нечаянно, что женщины, так или иначе влиявшие на источники благ земных, пропагандировали Борского, и скоро имя его сделалось известным в петербургских гостиных так же хорошо, как и на бирже.
Пока все ему удавалось. Он открыл каменноугольную компанию, продал выгодно это дело, после чего компания разорилась, так как угля оказалось мало в той местности, которой Борский сулил значение Кардифа, он получил концессию на маленькую дорогу, которая дала ему чистого полмиллиона, но зато в один день потерял полмиллиона, купивши заглазно, понадеясь на свое счастье, золотой прииск, и в последний год в спекуляциях терял все более и более...
Но чем более он терял, тем фантастичнее являлись новые проекты, и он жил в каком-то диковинном мире разных спекуляций, проектов и грандиозных предположений... То он строил каналы, набережные, пристани; в его воображении осуществлялись все эти затеи; самые точные выкладки свидетельствовали о верности всех этих предположений; он заказывал планы и рисунки, вез их какому-нибудь высокопоставленному лицу и очаровывал это лицо своею горячею речью о великом значении предприятия и хорошими рисунками, причем не забывал, разумеется, после свидания с этим лицом заехать к какой-нибудь влиятельной "жене сбоку" и заставить ее напомнить этому лицу о предприятии...
То он вдруг носился с планом нового пароходства, и докладные записки, одна другой убедительнее, переписанные министерским почерком, шли к разным министрам, и везде умел заставить говорить о себе...
Словно обезумевший, желавший забыться в этом море спекуляций, Борский бросился в азартную игру и однажды очень хорошо увидал, что если ликвидировать дела, то вместо миллиона, в котором его считали, у него окажется на миллион долгу...
Но престиж его, как солидного дельца, еще сохранялся, и он еще имел кредит. Сперва он брал деньги в банках, под залоги разных предприятий, не приносящих никаких доходов, потом он брал деньги под чудовищные проценты и всегда аккуратно платил проценты. В этом отношении он очаровывал своих кредиторов, и ему давали снова деньги, и эти деньги снова уходили в какую-то бездонную пропасть, а долги вырастали...
Борский давно уже разошелся со всеми приятелями своей молодости. При встрече с ними он сперва отворачивался, а потом прямо глядел на них, точно на незнакомых людей.
По временам на него находила жестокая хандра, и тогда он запирался дома и никого не принимал, но дела скоро излечивали его, и он, снова деятельный, неутомимый, то появлялся на бирже, то в кабинете министра, то в будуаре нужной содержанки, то в гостиной старой ханжи, фрейлины, могущей замолвить слово.
Мысль о женитьбе на Елене пришла к нему случайно. Он об этом прежде не думал. Александра Матвеевна навела его на эту мысль, уверив его, что дядя даст хорошее приданое и оставит состояние. Приданым он надеялся замазать дыры и затем занять денег у Орефьева и поправить свои дела...
Но для Борского, как и для игроков, наступила несчастная полоса. Все не клеилось, все не удавалось. Перед ним теперь стоял грозный вопрос, как вывернуться из положения...
Но не об этом думал теперь Борский, сидя в кабинете.
Он думал об Елене, и сознание, что она его ненавидит, приводило его в ужас...
– Неужели я влюбился в свою жену, как мальчишка!
– проговорил он, встряхивая головой, словно желая освободиться от гнетущих мыслей.
Он начал было думать о делах, но в первый раз в жизни дела не шли на ум, и никакие спекуляции не зарождались в его больной голове.
Он, как школьник, мечтал об Елене и искренне завидовал Венецкому.
Глава десятая
ОБЪЯВЛЕНИЕ ВОЙНЫ
I
Иностранец, попавший из Парижа, Лондона или Вены на петербургские улицы в понедельник 13 апреля 1877 года, был бы несказанно удивлен, узнав, что в этот самый день в Петербурге появился манифест, объявлявший восьмидесятимиллионному населению о войне с Турцией. Так незначительны показались бы иностранцу проявления общественного возбуждения по сравнению с теми, которые бывают в европейских городах при событиях гораздо меньшей важности, чем объявление войны.