Крапива не жжется, не колется, не горитПо тонким рукам вдоль тела, как ветви ив,Висящим безвольно. Ткала, да не доткала —Отнялись уставшие пальцы, заранее все решив.Завыла спустя года молчания: зря, все зря!Глаза потускнели вмиг, закушен до крови рот.Пыталась, пыталась, но рубашки не довязать —Коль не был ты в ней рожден, она тебя не спасет.Высокий держит забор, такой бы лучше костер:Шагнуть в него – что ей жизнь теперь, коли не спасла?Одиннадцать комьев холодной сырой земли.Одиннадцать птиц, взмывающих в небеса.
Вальгалла
Не боялся меча, не боялся копья в грудину. Дажебратского прежде клинка не по-братски в спину.Не боялся вставать на рассвете, не зная, вернется льк ночи, не боялся за жизнь – у других ведь куда короче,чем дозволили жить ему боги с извечного льда глазами.Он в них верил и каждой истории из сказаний.Я
его повстречал не на поле кровавой сечи, былспокоен и благостен светлый, прозрачный вечер. Я каквраг с ним на узкой тропе никогда бы не разминулся,я как друг нашел слов для него и души коснулся, и с техпор по дорогам далеким страны моих диких фьордовмы шагали вдвоем.Боги горстью ссыпали годы, умирало вокруг все,мы ж делались лишь сильнее. Он в богах был своих такнаивно-светло уверен: без щита шел на пики, без крика,сжимая зубы, принимал свои раны, надеясь, что богисудят не по ранам – по доблести, храбрости и по чести.Мы с ним, если случится, всегда собирались вместе поступеням Чертога на Одина пир веселый заглянутьотдохнуть. Кто же знал, что случится скоро нам найти туда путь?Иноземцы чертили знаки и плевали нам вслед, вследнам лаяли, как собаки, и пинали божков, и топталидар подношений. За такое ни боги, ни люди не смеютдавать прощений. И мой друг отомстил. Умер каждыйдурной насмешник, лишь один прошептал на издохему: «Будешь грешник по моей правде совести дапо своим законам». Мой друг тотчас добил его, зубысведя до стона – нож торчал из груди его, и кровьрукоять ржавила. Он пытался подняться, но не былобольше силы. Я помочь ему мог, но свои залечить быраны – чужеземца удар вероломен был и негадан.Поля битв пред глазами стояли, манили нас – нопустое. Мы погибли, как прежде хотели – вдвоем,нас погибших двое. Не спустились валькирии. Видно,доблести было мало. Я, глаза закрывая, видел дверисвятой Вальгаллы. Он, впервые крича, бил о землюрукой ослабшей, не держащей меча, и от этого былострашно. Не спустился за нами никто. Где же шагвалькирий? Где же боги его, на кого мы всегдамолились?Я сажусь рядом с ним, он молчит, и немая жалость —это все, что досталось нам с ним, что ему досталось отменя, не богов его старых, закрывших наверхступени, словно долгая жизнь миг последнегопреступленья не омыла отвагой, не скрасила грехпоследний.Он Вальгалле своей до конца оставался верным. Он кВальгалле своей путь рубил топором и гневом.И Вальгалла манила своим бесконечным небом…В недвижимости этой мы смотрим в него, но тщетно.И врагов, и свои тела стали щепоткой пепла сотнивесен назад, но молчат небеса стальные вечнойсеростью фьордов.Просили мы как, молили!..О твоей златостенной и вечной, святой Вальгалленам солгали, мой друг,нам с тобой так жестоко лгали.
Гефсиманский сад
Ты – олива восьмая, растущая в том саду,Где гробница Ее, пустующая столетья.Я пришел к тебе помолиться, прижавшись лбом,Но ушел, как Фома, что, явившись, увы, не встретилТу, к которой пришел – только гроб, только белый гроб,Равнодушно-холодный под взглядом, таким же ставшим.Ты роняешь на землю выцветшие листы,Я себя опускаю рядом душой уставшей,Чтобы вместе с тобой обернуться опять землей,Чтобы цепью ладоней сомкнулся небесный куполГефсимании вечной, не прячущей тела той,Что в ответ на молитвы протягивает нам руку,Но слезы не утрет – очистительна сила слез.Сколько плакалось ей, прежде чем даровались силы…Я молчу, глядя в небо, и небо глядит в меня,И касаются лба, словно пальцы, листы оливы.
«Расставания боль больше нежности, плача злее…»
Расставания боль больше нежности, плача злее,Так пуст Рай оказался, когда исхитрился змейУвести Еву в ад, и пусть дали сюжет иначе,По пустынному Раю разносится скорбный плач.И тебя разрывает криком, сшивает заново,Было имя ее наградой, а стало раною —Так кровит и болит немыслимо эта женщина,И ладонь твоя ей, как линией, вся исчерчена.Ты зовешь – ее? Господа? – сходит на стон проклятие,Когда кожа твоя горит по ее объятиям,Только нежность с ее шагами навеки сгинула.А все ребра твои, Адам, целые до единого.
«Я выкладывалась дорогами, длинной тропкой по твой порог…»
Я выкладывалась дорогами, длинной тропкой по твой порог,Я собакой к рукам ластилась и покорно была у ног,Я ночною и хищной птицею вдаль высматривала врага.Все, что делала, било мимо, и не стала я дорога.Ведьма сыпала в чан коренья, наливала туда водыТо ли мертвой, то ли целебной, чтоб заметил мои следы,Чтобы в мире, где сотни, сотни! выбирал лишь одну меня.Все, что сварено, лилось мимо. На кого меня променял?Слова слушала и шептала, повторяя вслух наговор,И пыталась украсть из клетки ребер белых, как дерзкий вор,Сердце,
бьющееся в свободе, не желающее любить.Изломала, но не достала, пальцы, рвущие нить судьбы.Ведьма плюнула: непокорный, неподвластный. Уйди, смирись.Отвечала ей: как же сдаться? Без него разве будет жизнь?А потом замерла, увидев, как блестит по свободе взгляд:В дар снеси ему душу с жизнью, он вернет их тебе назад,Подари ему все, что хочет, да не рад будет, хоть ты вой.Не молись, не роняй слез больше, покрести и ступай домой.Пусть другим заговоры ведьма помогает в ночи плести —Если мимо лежат дороги, там и богу их не свести.
«Я не трогаю тебя взглядом, я не трогаю тебя словом…»
Я не трогаю тебя взглядом, я не трогаю тебя словом,просто я не хочу, чтоб снова что-то взвыло, как пес,внутри. Говорю: я – всему основа, не дуэт пусть,а будет соло. А что вытекло из глаз солью, рукавом,не стыдясь, утри: кто не плакал, тот не был ранен,кто не падает, тот не встанет.Я в тумане, в таком тумане разбиваются корабли,только свет маяка, он манит, утешая тоску прощаний.За туманом другие дали,и за ребрами не болит.
«Мы заложники расстояний…»
Мы заложники расстояний,Мы заложники расставаний,Бесконечных в пути скитанийИ погаснувших маяков,Мы владельцы дыры в кармане,Пустоты той, что между нами,Мы – подошвы от наших преждеЦелых, новеньких сапогов.Может, хватит, ну право слово,Ну, подумаешь, не взросло в нас.Ну, прими уже, что мне сноваЧто-то пробовать – нет огня:Я настолько устал, что, хочешь,Трать неделями дни и ночи,Вряд ли станет уже корочеОт тебя путь и до меня.
«Я прошел в мире тысячи троп, я прошел сотней узких и злых…»
Я прошел в мире тысячи троп, я прошел сотней узких и злыхтропинок. От порогов мне вслед злые слезы летели в спинуза плечами оставленных женщин, детей их, со мной с лицсхожих. Я входил в столько жизней и каждую потревожил,не оставив взамен ничего, кроме сердца боли.Только все стало честно, когда мы свелись судьбою.Я к воротам твоим приходил, возвратясь со странствий.Ты, куда б ни ушел я, прощала меня, скитальца, принималаобратно, стелила мне мягче пуха.А когда уходил, в спину мне не неслось ни звука.Потому и спешил сюда вновь из любого края: там, где слезыне льют, там из памяти не стирают. А где думы гадают и таксолона подушка, слезы высохнут за ночь, а к вечеру станетлучше.Ты ж, голубка, жила без меня так же славно, как и со мною.Этим счастьем своим повязала, и мне спокойно, несмотряна капкан. Хотя разве же это путы?.. Руки нежные эти с кап —каном нельзя попутать. Только крепко они рядом держат —хомут шелковый.Сколько раз уходил, но всегда возвращался снова.
«Часть меня выжила. Слышишь? Одна лишь часть…»
Часть меня выжила. Слышишь? Одна лишь часть.После тебя, как дракона, от замка один лишь остов,Выжженный дочерна. Что мне любовь твоя,Если она в моей глотке застряла костью,Если война твоей нежности во стократВышла бескровней, а нежность твоя убила?Часть меня выжила. Слышишь? Одна лишь часть,Я растерять себя полностью, нет, не в силах,Я подпустить тебя снова в обломки стен,Горе, разруху не смею и не желаю.Мертвой водой окропи – не сойдется ранКрай, потому что я сплошь повдоль – ножеваяОт твоих слов, распредательских, как ИудСотен и сотен ртов бесконечно лживых.Часть меня выжила. Да, пусть одна лишь часть,Но… многие ль от любви твоей ушли живы?
«Мама, мне послезавтра исполнится восемь лет. Через неделю…»
Мама, мне послезавтра исполнится восемь лет. Через неделюприедет к нам Дед Мороз, и я уже знаю, что буду проситьв ответ за то, что весь год я вел себя хорошо.Мама, я попрошу, чтобы ты пришла, пусть и на час. Я знаю,ты занята, мне так сказали. Что мама моя ушла. «А мамавернется?» «Когда завершит дела».Какие дела у тебя важнее, чем целый я? Я, тебя ждущий…не нужен мне Новый год! Деду Морозу я знаю, что рассказать,о чем попросить – пусть мама меня найдет.Мама, я много и много тебе про нас рисовал. Мама, не смейся,что синий твой цвет волос – один на двоих здесь делитсякарандаш, их здесь не хватает, как и тебя порой.Нас в комнате десять, и каждый тебя зовет. Не знаю, зачемим тебя, ведь я твой один, но знаешь, я все-таки верю, чтосможешь и заберешь, узнаешь, вернувшись, укажешьи скажешь: «Сын». Узнаешь меня, хоть я вырос и Новый годя встретил уже, мне сказали, здесь пятый раз. Пожалуйста,мамочка, пускай найдет Дед Мороз тебя где-то там, поможетрешить дела.Пожалуйста, мамочка, дай ему мне помочь тебя отыскать.Я вел себя хорошо!Пожалуйста, боженька, пусть бы на этот раз мне тети сказали:«К тебе кое-кто пришел».