В направлении Окна
Шрифт:
— Я вас узнал, доктор Холл, — шепотом сказал Кантор. — Я помню вас по Лейдену. Вы рассказывали нам о Брейгеле и Терлейке.
Он говорил по-французски, и Холл, расслышав знакомый акцент, спросил:
— Ты из Тулузы?
— Да. А как вы догадались?
— Догадался.
— Доктор Холл, я должен вам сказать — я безусловно благодарен вам, но одобрить вашего поступка не могу и прошу вас больше так не делать. Мы не можем становиться на уровень этих людей, нам потом будет стыдно об этом вспомнить.
Холл улыбнулся. Сегодняшняя горькая ирония уже тогда проникла в его натуру.
— Сколько тебе лет?
— Двадцать.
— Я вижу, ты идеалист.
А ты конформист,
У тебя испортился характер с тех пор, как ты умерла, подумал Холл. Да, белоусик этот умер. Сразу же. Я ломал ребра уже трупу. Да, я хотел вернуться. А чтобы вернуться, надо было выжить и выполнять их законы.
Что ж, ты выполнял законы хорошо, даже очень. Мак-Говерн дал тебе блестящую характеристику, и ты оправдал доверие, и там у себя, в ниндомском гарнизоне, ты точно так же воспитывал своих подчиненных, пуская в ход весь арсенал макговерновских издевательств, и совершенно с его интонацией кричал «пресс!», когда прыгал по их животам с тремя автоматами на плечах. Даже Кантора не щадил.
И правильно делал, что не щадил. По крайней мере, целы остались.
Как бы то ни было, именно там, в бараке Форт-Брэгга ты убил своего первого человека на Территории, да и первого человека вообще, а вовсе не на Водоразделе, когда Хорст Фридрих повел вас против переселенцев.
От Нитры до Варны вела прекрасно оборудованная трасса, и Холл, включив компьютер, бросил руль и опустил спинку сидения. Оранжевые цифры сообщали время, температуру, давление и расстояние; Холл перемотал пленку и поставил утренний блюз сначала.
Было дело. На Водоразделе зевнула разведка — в лесной войне случается: подкрадываешься, подкрадываешься к противнику и вдруг сталкиваешься нос к носу, без команды стрельба пошла с места в карьер. Но до этого много воды утекло — выбрасывали на лес и на болото, были гаррисовские реванши, техника выживания на местности, организовали даже дарханский плен и чуть не сожгли на костре, словно Орлеанскую деву, потом присяга, Мак-Говерн дал рекомендацию и Холла взяли в группу знаменитого Хорста Фридриха, а группе был приказ на Водораздел.
В чем заключалась война? Шел и стрелял. Шел по качающемуся ковру болота, шел над бездонной топью, перепрыгивая с одного полузатопленного ствола на другой, шел по проклятому кочкарнику, где между осоковых бугров только и можно, что поставить ногу, и через пятьдесят метров начинаешь клясть день и час рождения; перед глазами вверх-вниз ныряет ранец впереди идущего, над головой — столб разнообразия из гнуса, мошки, комарья и слепней, под ногами — малярия и энцефалит.
Диспозиция простая — переселенцы не промахиваются. Ни женщины, ни дети. Шли вокруг Ахала, и спустя какое-то время стало казаться, что ничего, кроме этого Ахала, в жизни нет и не было; перебросили в Олочу, и снова все до нее и кроме нее перестало существовать. Затем еще что-то и еще что-то, и, наконец, впереди поднялись хребты Водораздела с их тупо срезанными вершинами.
Нигде и никогда Холл не встречал таких одуряюще-беспредельных просторов, как на Территории, запросто уничтожающих такое понятие, как время. Спеши или не спеши, день, час или неделя — разницы никакой. Под полозьями вертолета одна долина сменяет другую, за чашей котловины открывается следующая чаша, сосны и пихты неровными лестницами лезут вверх меж серо-зеленых песчаных осыпей, очередное плато проваливается назад, и вновь открывается равнина с ручьями и реками, и нет ей конца.
Где-то там, среди богом забытых гор и лесов стояла и стоит, несомненно, по сию пору вода того озера, сжатого мысами, разрезанного отмелями. Действительно, долго рассуждать не пришлось, они как-то умудрились выйти прямо в центр лагеря, без всякого предисловия началась пальба, Фридрих заорал: «Направо по берегу!» — и Холл побежал — да, он бегал двадцать лет назад, теперь так не пробежишь, ломился как лось; берег был низкий, подтопленный, заросший ивняком или еще чем-то поэтическим, корни уходили прямо в воду, ноги срывались; весь в грязи, он продрался сквозь заросли и остановился.
Они только что оттолкнулись, и от Холла их отделяло метров десять, не больше. Обычное берестяное каноэ, в нем три человека, один держал весло.
Лодку медленно сносило, они, не двигаясь, смотрели на Холла, Холл смотрел на них и сжимал автоматическую винтовку, с энтузиазмом воскресшую из мертвых старушку М-16А2, калибр пять пятьдесят шесть, подствольник, тридцать патронов в шахматной компоновке. Пауза тянулась и тянулась, и вдруг один из тех опустил руку вниз, к укладке на дне, стандарт мышления, вбитый в голову Мак-Говерном, сработал как капкан — тот человек еще не успел ни к чему прикоснуться, а Холл уже стрелял. В три короткие очереди он разнес каноэ со всем содержимым, и свинцовоголовые энтузиасты со стальными сердцами, пронизав столь хлипкие преграды, кувыркаясь, с воем умчались прочь — срезать и увечить лозняк на противоположной стороне.
Холл в растерянности еще посмотрел на круги и пузыри, потом пошел назад. Вот об этом эпизоде напоминала ему Анна. А возвратившись на поляну, он подошел к кострищу и здесь встретил первый из кошмаров, который война заслала ему в подсознание.
Носилки — два деревца и прихваченная жилами пестрая телячья шкура; на них, лицом к лицу, лежали два трупа — женщина с пышными черными волосами и ребенок, оба уже сильно затронутые тлением. Кто это, куда несли их кочевники, почему не хоронили — ответить некому. Запах. Обонятельные галлюцинации преследовали Холла еще годы спустя.
Их захватила горная зима, Фридрих дал ему группу, и Холл вывел ее — у него открылось редкостное чувство леса; теперь он мог идти сбоку от колонны, а также получил возможность самостоятельно выходить в эфир, размотав гофрированную антенну полевой рации. Благодаря этому его заново окрестили — это уже в третий раз. Весной шестьдесят второго на Водораздел прилетел самолично Аксель Рудель, тогдашний губернатор Территории, любимец Кромвеля, командир знаменитого «бронекопытного дивизиона», прославившегося неколебимой верностью во время овчинниковской ереси. Рукой в меховой перчатке он указывал по схеме направления и, помня, что позывные группы Холла были Тигр-16, говорил так: «... не более двух дней. Теперь вы, Тигр. Ваши люди...»
Ты быстро обнаглел, сказала бы Анна. Через полгода тебе уже дали старшего инструктора, предоставили право корректировать приказы, ты мгновенно откинул численный индекс и, прижимая к уху элмовский наушник, заявлял на весь Водораздел: «Панда-10, говорит Тигр, как слышите?» — уверенный, что никто не усомнится, о каком Тигре идет речь. А осенью шестьдесят второго года группы отозвали обратно в Монтерей, и Холлу вручили офицерскую фуражку с козырьком-желобом и все тем же троянским конем, только уже серебряным, начальственный «Кольт-44» и наградили десятью днями отпуска, полными невообразимой канцелярщины, после чего транспортный «Геркулес» перебросил его на восточную границу Колонии, в Озерный Край.