В нашу пользу : рассказы
Шрифт:
Чапыжный миновал уже тридцать второй километр, когда почувствовал — идти стало тяжело. Лыжи больше не скользили легко, как по навощенному паркету, а словно прилипали к снегу.
— Так, — сказал Чапыжный. — Так…
Еще вчера с вечера стала меняться погода, вызывая тревогу у спортсменов. Какой мазью покрыть лыжи?
Люди, не сведущие в спорте, не знают волшебной силы лыжных мазей. С тех пор как их изобрели, лыжи словно заново родились. Мазь придает им легкость, чудесное скольжение, мазь «держит» лыжу, не давая ей «пробуксовывать» при толчке. Удачно
Вот и Чапыжный, утром, готовясь к состязаниям, долго раздумывал: на какой мази остановиться? Как аптекарь, по запаху и цвету, тонко «чувствовал» он каждую мазь. Наконец выбрал одну баночку и стал аккуратно, пробкой и ладонью, растирать густую массу на скользящих поверхностях.
Сперва лыжи шли легко, но вот теперь, спустившись в ложбину на тридцать третьем километре, Чапыжный почувствовал: дело плохо. Теплым ветерком потянуло, что ли? Или снег отсырел?
Несколько минут Чапыжный еще упрямо пытался идти вперед. Но комья снега липли к лыжам, тормозили ход. На каждой ноге теперь словно гиря висела.
«Нет, так далеко не уйдешь…»
Он остановился, быстро скинул лыжи, тупой стороной ножа стал торопливо соскабливать с них снег и мазь. Достал баночку с другой мазью и так же поспешно стал наносить ее, стараясь, чтобы слой получился ровным.
Вот обида: так бессмысленно терять время. Чапыжный, казалось, всем своим существом чувствовал, как уходят секунды. Будто вода из наклоненной бутылки — кап, кап, кап. Еще секунда, и еще, и еще… Добыть их было так трудно, а терялись они до глупого легко.
Почти две минуты провозился он с лыжами. Но вот уже наложен новый слой мази, застегнуты крепления.
«Ну? Как теперь?»
Он сделал несколько плавных, размашистых шагов, словно прислушиваясь к лыжам. Еще несколько накатистых шагов. И сразу почувствовал: нет, не то.
Лыжи шли лучше, чем раньше, но все-таки… Та чудесная легкость, то ощущение невесомости, «летучести», которое так радовало, так окрыляло в начале бега, исчезло и не возвращалось.
Однако Чапыжный яростно шел вперед. Каждое движение давалось ему с трудом. Но что делать?
Мимо проскочил швед Янсен, за ним норвежец с очень трудной фамилией, которую Чапыжный все время забывал. Обоих их он давно обогнал. А вот теперь они снова обошли его.
Напрягая все силы, Чапыжный продолжал упрямо идти вперед. Дышал он хрипло. Тяжелые ноги плохо слушались. Но все-таки шел и шел…
В голове вдруг мелькнуло давнее воспоминание. Вот он — тринадцатилетний парнишка — на ярмарке. Аттракцион — висящий шест. Он так отполирован, будто смазан маслом. А может, и в самом деле смазан?!
Глеб пробует залезть и раз, и два, и три… Но, едва добравшись до середины, под хохот толпы беспомощно съезжает вниз. Еще раз… Руки уже дрожат, на щеках — багровые пятна. И опять неудача. Чуть не плача, впервые в жизни так остро ощущая свою полнейшую беспомощность, убежал он тогда с ярмарочной площади.
И сейчас Глеб чувствовал примерно то же — и горечь, и бессилие, и злость. А до финиша еще километров пятнадцать…
«Нет, так не дойти. Хочешь не хочешь, а надо опять… Надо…»
От злости и обиды гулко стучало в висках. Так горько снова сходить с лыжни, снова терять драгоценные минуты. А их ведь в запасе уже совсем немного. Чапыжный не знал точно, сколько. Но, вероятно, не больше двух-трех…
Он сошел с лыжни и возле высокой медноствольной сосны стал опять лихорадочно сдирать ножом мазь и снег. Работал торопливо, даже не видел, что творится вокруг. Не видел, как к нему подошла группа болельщиков. Они окружили его, сочувственно цокая языками и покачивая головами. Один из них, корреспондент финской спортивной газеты, подступил почти вплотную и что-то сказал.
— Отодвиньтесь, — хрипло пробормотал Чапыжный, ни на секунду не прекращая растирать мазь.
Финн не понял.
— Отойдите, — Чапыжный жестом показал, чего он добивается. Финн сделал шаг назад.
— Еще! — нетерпеливо крикнул Чапыжный. И финн послушно сделал еще шаг назад.
Только сейчас он понял: этот, похожий на задиристого мальчишку, советский лыжник опасается, чтобы кто-либо не подумал, будто ему оказывают помощь. Могут найтись враги. А помогать запрещено. За это снимут с состязаний.
Чапыжный ладонью быстро растирал мазь. Только сейчас он почувствовал: его белый перкалевый костюм насквозь промок от пота. Промокли и шерстяные гетры, и перчатки. Во время бега он не ощущал этого. А сейчас, на стоянке, на легком морозце костюм сразу заледенел, топорщился, как накрахмаленный. Тоненькая корочка льда при каждом движении хрустела на спине, на рукавах, на бедрах.
Но вот Чапыжный уже опять застегнул крепления и рванулся вперед.
«Ну? А теперь как?» — тревожно подумал он.
И тотчас почувствовал: все хорошо! Лыжи снова скользили легко, невесомо. Это было так радостно, так прекрасно, что усталый, издерганный Чапыжныйдаже засмеялся, беззвучно, одними губами. Снова ощутил он прилив сил и боевой азарт. Ну, теперь держись, Викулайнен!
Ему вдруг вспомнилось, как провожали его перед отъездом в Финляндию.
В «Гастроном», где Чапыжный работал продавцом, то и дело наведывались болельщики. Возле прилавка обязательно торчали, как на дежурстве, спортивного вида пареньки. А в последние дни перед отъездом за границу к его прилавку было прямо-таки не пробиться. Завмаг даже намекнул, правда, весьма деликатно, что неплохо бы ликвидировать лишнюю сутолоку.
Но, услышав это, болельщики — народ, как известно, хитрый и изворотливый — стали дружно покупать кто консервы, кто кету. Попробуй теперь придерись! И все они пожимали руку продавцу, что, кстати, тоже за прилавком не рекомендуется, и непонятно для посторонних говорили:
— Хорошего снега!
А один скосил глаза на баночку черной икры и подмигнул:
— Зернистого! Как вот это!
Сейчас, мчась по лыжне, Чапыжный вдруг вспомнил их напутствия. Славные ребята! Но снег нынче, к сожалению, совсем не как икра!