В небе великой империи
Шрифт:
С тех пор утекло немало воды. Ненавистный коммунизм издох почти повсеместно, а Алека знали в лицо по крайней мере два последних директора Управления. Он не был особо одаренным советологом, принципы функционирования этой системы так и оставались для него загадкой, но вот что касается международного терроризма, то аналитиков подобного уровня в ЦРУ было наперечет. В последние десять лет мир очень изменился и нынешнее положение дел в таковом весьма сыграло на руку Мак Рейнолдсу. Международный терроризм стал в отсутствие советской угрозы первостепенной проблемой безопасности США, что сразу подбросило авторитет Алека на заоблачную высоту. Расследование „дела Локерби“ и гибели американских агентов на борту авиалайнера было его звездным часом. Официально он оставался руководителем всего аппарата ЦРУ в Испании, довольно второстепенном в смысле мировой политики, месте. Но это было не больше, чем частью хорошо разработанной маскировки, и любое совещание в Лэнгли по проблемам безопасности, без мистера Мак Рейнолдса не обходилось. Такой авторитет был приятен, но действовал несколько расслабляюще; по крайней мере, будучи молодым агентом
Рамона ушла незаметно, заботливо включив кофеварку, её рабочий день начинался много раньше. Алек не переставал ею восхищаться. Она не претендовала оторвать его от жены, не просила найти ей лучшую работу, чем нынешняя в супермаркете, не задавала вопросов, когда он исчезал и не давал о себе знать месяцами. Просто, когда она была ему нужна, то всегда оказывалась рядом. Несколько лет назад, когда их отношения только начинались, эта её тихая любовь и покорность даже вызвали у него подозрения. Он позволил своим агентам тщательно проверить все её связи, её прошлое. Ничего. Она просто его любила и поняв это, Алеку так стало стыдно своего ничтожества и подозрительности, что он совершенно диким образом напился, в полный голос проклинал свою работу, делающую из людей подозрительных и трусливых шакалов и перебил дома всю посуду в припадке безудержной ярости к себе. Благо, жены дома не было, очередной общественный ангажемент вновь позвал её в далекий путь. Полная противоположность ей была его Рамона. Алек боялся себе признаться, но твердое нежелание подыскать себе теплое и перспективное местечко в Вашингтоне на девяносто процентов шло от нежелания расставаться с ней. А в том, что найти близкого и понимающего человека куда труднее, чем сделать приличную карьеру, Мак Рейнолдс прекрасно знал на собственной шкуре.
Алек быстро навел порядок в квартире, дабы ничто не выдавало их неожиданного визита и спустился к стоящей неподалеку машине.
„В конце-концов, сегодня обычный рабочий день.“
Мадрид, Museo Espanol de L’Arte Contemporaneo, понедельник, 06.05.96., 06:11
Выставочный зал музея современного искусства медленно просыпался. Это не был старый дворец, который за долгие столетия своей жизни перевидал бы множество рыцарей и прекрасных дам, королей и цареубийц, благородных порывов и низкого коварства. Грубое, вполне отвечающее своему названию, здание серого бетона, похожее на опрокинутую на бок гигантскую обувную коробку, неспешно вплывало в наступающий день. Такая иллюзия могла показаться почти реальной человеку, который с улицы видел, как служители разводят тяжелые полотна бархатных штор на его окнах. Первые солнечные лучи пронзили стекла, сделав зримой мельчайшую взвесь пыли, кружащуюся в непрестанном движении воздуха и старые рамы картин на мгновение обрели свою былую величавую позолоту. Редкие и размеренные ночью шаги охраны сменились торопливой беготней десятков служителей, вступивших на полированный паркет обширных залов. Отключалась сигнализация, кондиционеры, задачей которых служило в большей степени создание уюта картинам, а не посетителям, переводились на дневной режим работы, дверные ручки натирались до подобающего блеска.
До того момента как в эти залы вольются очередные тысячи гостей, оставалось ещё добрых три часа, но предъявив своё дипломатическое удостоверение, культурный атташе российского посольства в Испании Анатолий Юрьевич Лукин уже был здесь, вместе с первыми сотрудниками музея. Столь ранним своим появлением он преследовал сразу две цели. Сам большой поклонник искусства он хотел насладиться давно не виденными картинами без суеты, в относительном одиночестве. Другой причиной был просто служебный долг, поскольку в культивированных правительственных и дипломатических кругах обязательно будут интересоваться выставкой и неплохо было бы иметь о ней своё квалифицированное мнение. Он и так опоздал к началу экспозиции только что вернувшись из Москвы и поскольку ночь всё-равно была потеряна, прямо из аэропорта поехал в музей. Лукин тщательно присматривался к подбору и размещению картин, обратил внимание на влажность воздуха и искуственное освещение. Что и говорить, выставка оформлена профессионально, но несколько замечаний он всё-же записал в маленький блокнот. Нужно будет позднее поговорить с директором. К своим обязанностям человека, пестующего за границей российскую культуру, Лукин подходил очень серьезно, считая эту работу ничуть не менее важной, чем разные там хитросплетения политики, обслуживанием которых по преимуществу и занималась дипломатия. Невысокий, худощавый человек с наполовину лысой, наполовину седой головой, такой же седенькой заостренной бородкой, бесцветные глаза за стеклами очков в тонкой металлической оправе — всё это делало его похожим на русского университетского профессора середины 19 века. Впрочем, один из его предков когда-то именно таковым и являлся. Было во внешности Лукина нечто неуловимо чеховское, что всегда располагало к нему образованных людей любой национальности, здорово помогая в повседневной работе культурного атташе.
— Буэнос диас, Анатоль! — широко улыбаясь, к нему подошел Мигель Кортес, начальник отдела международных связей испанского министерства культуры — в такую рань ты уже здесь?
Оба дипломата знали друг друга много лет, оба слыли хорошими специалистами и уже давно в неофициальной обстановке общались между собой на „ты“.
— Буэнос диас, Мигель! — Лукин протянул собеседнику свою узкую ладошку — я только из Москвы и сразу в работу. А тебя каким ветром занесло в такую рань?
— Нужно написать официальный отчет для моего министра. Предполагалось, что он понадобится ему на следующей неделе, но прямо на завтра король назначил аудиенцию, а его Величество — Кортес выразительно возвел палец к небу — является большим поклонником импрессионизма и наверняка осведомится о выставке. Так что шеф мне повелел хоть ночевать во дворце, но отчет ему предоставить сегодня вечером.
— Мы люди маленькие, такова уж наша доля — Лукин ободряюще улыбнулся собеседнику — ну а как тебе сама выставка? Можешь говорить честно, я ведь не твой министр!
— Прелесть, Анатоль! Просто прелесть! Ты же знаешь, жемчужины импрессионизма разбросаны по всему миру и те, что у вас, в России, мы в Европе видим реже всего. А до недавнего времени не видели и совсем.
Лукин понимающе улыбнулся. Всё-таки он был дипломатом и если тема разговора его не устраивала, он с легкостью мог поменять её на другую.
— Жемчужин импрессионизма, как ты говоришь, очень много и в частных коллекциях, где их вообще никто не видит. И в последние годы эта тенденция становится всё сильнее. Вот японцы. Между нами, Мигель, зачем японцам импрессионисты?! — несколько разгоряченно и запальчиво спросил Лукин.
— Мы живем в нестабильное время, Анатоль. Люди ищут гарантий и предпочитают вкладывать деньги в непреходящие, вечные ценности…
— Тем самым навсегда лишая их других людей!
— Кто об этом задумывается? — Кортес пожал плечами — Вот погоди, и в твоей стране рано или поздно появятся люди, которые начнут погоню за этими сокровищами.
— Пока они за „Мерседесами“ гоняются. Пусть уж лучше бы так и продолжалось!
— Аппетит приходит во время еды! — медленно и тщательно выговаривая слова сказал Мигель по-русски — я правильно выразился?
— По форме да. Но надеюсь, по сути ты заблуждаешься.
— Я бы тоже хотел разделить твою надежду, но… — испанец потянулся за сигаретой, но спохватившись, где находится, вновь убрал портсигар — такова жизнь!
Знакомый Лукина откланялся и последующие полчаса Анатолий Юрьевич продолжал инспектировать выставку. Все заранее запрошенные испанской стороной экспонаты были в наличии и это радовало Лукина. Организация большой выставки за рубежом всегда есть дело сложное, требующее большого терпения и упорства. Сколько бумаг нужно собрать и подписать! А таможня? А безопасность перевозки? Охрана? Условия хранения? Ну как и в каждом большом деле, что-то периодически срывалось, какие-то картины оказывались на реставрации, на вывоз других не выдавалось разрешение. Но сейчас всё было на месте и Лукин отдал должное организаторам. Испанцы должны быть довольны.
Закончив свою работу, он спрятал в карман блокнот и кивнув на прощанье привратнику, отправился в посольство пешком.
Мадрид, авенида Эль-Пасо, понедельник, 06.05.9… 05:35
Моргунов вышел из своего подъезда и пройдя несколько кварталов, сел в угнанную два дня назад машину, номера на которой он тоже предусмотрительно сменил. Вопрос, что же сделать со своим „Фольксвагеном“ тоже занимал его какое-то время. Просто так её оставить нельзя, бесхозная машина есть лучший исходный пункт для идентификации её владельца. Бросить её в лесу или утопить означало риск привлечь к себе внимание, сдать на свалку автомобиль в приличном состоянии — тем более. Привлекать к себе внимание Моргунов избегал во все дни своего изгнания, а уж тем более сейчас. В конце-концов, он остановился на самом простом решении и машину продал. Теперь он являлся незаконным обладателем маленькой „Тойоты“, чья легкомысленная хозяйка оставила её незапертой возле супермаркета и даже заботливо не вытащила ключ из замка зажигания. На такую удачу Моргунов едва ли мог рассчитывать и поэтому воспользовался ею незамедлительно. Фотография хозяйки попрежнему висела вместо брелка на зеркале заднего вида и Василий Петрович весело ей подмигнул, заодно проверив качество наложенного дома грима. Порядок. „Если всё пойдет по плану — мелькнула у него мысль — скоро ты получишь свою машину назад в целости и сохранности.“ Моргунов не являлся прирожденным вором и поэтому для него было действительно важно, чтобы чужое имущество в неповрежденном виде вернулось к своему владельцу. То, что за тысячи километров отсюда его напарник и по его указанию готовится сейчас поднять в небо истребитель и, при определенных условиях, лишить жизни триста человек, с этой щепетильностью в противоречие совершенно не вступало. Всё, что стояло на его пути, Моргунов привык сметать без учета последствий. Всё, что оставалось в стороне, имело полное право быть неприкосновенным.
Василий Петрович ещё раз взглянул на часы. Путь от музея до аэродрома Санта-Розита был заранее многократно вымерен и занимал едва пятнадцать минут. В часы пик — тридцать. Соответственно, от его дома — бывшего дома — поправил сам себя Моргунов, немногим больше. Самолет, чей бортовой номер он цепко держал в памяти, должен уже ждать его и быть подготовлен к вылету. „Самое время это проверить, а там через четыре часа пора и Хореву объявиться.“ Радиотелефон лежал в правом кармане пиджака, место под левым плотно занимал „Браунинг“ в наплечной кобуре.