В ночь на Ивана Купала
Шрифт:
Солнце ещё не поднялось над лесом, а новорождённое создание выдохлось, вскинуло скрюченные руки вперёд, да не смогло ухватиться за кочку, упало бездыханно и замерло, издав противный писк, вспугнувший ночных птиц.
***
Мария лежала на кровати и тяжело дышала, выдавая при каждом выдохе свистящий скрежет в груди. Это разбудило Ивана. Он поднялся на локоть, потёр глаза, ничего не видя в предрассветной темени, и потянулся за телефоном на тумбочке:
– Ты чего так дышишь? – спросил и, не услышав ответа,
На подушке лежала Мария, выглядевшая так, словно была трупом, проплававшим в озере не меньше недели. Тонкая кожа позеленела и надулась, превратив лицо в безобразную рожу. Руки покрылись чёрными пятнами, и казалось, кожа вот-вот лопнет и станет слазить ошмётками. Волосы повылазили и лежали лохмотьями на подушке, оголяя местами череп. Едва подавив рвотный рефлекс, Ваня подхватил телефон и выскочил из комнаты.
– Скорая? Вы меня слышите? – кричал он в трубку, удерживая телефон трясущимися руками.
За дверью домика раздался настойчивый стук. Ваня на автомате подскочил и распахнул её настежь, отпрянув от странной старой женщины, возникшей в проёме. Такого персонажа можно было встретить только в сказке, ни дать ни взять настоящая ведьма: сморщенная старуха в чёрном плаще.
– Поспеши росы набрать до рассвета, оботри её, не то не миновать беды, – пробормотала ведьма, тыча пальцем в сторону спальни.
– Подождите, – сказал Ваня голосу в трубке, задающему стандартные вопросы о состоянии больной. – Ты чего, бабка, домики спутала? Вали отсюда, не до тебя сейчас.
С этими словами Ваня хотел захлопнуть дверь, но бабка выставила ногу и помешала:
– Беги в лес, набери росы, идиот, – шамкала она сухими губами, суя парню грязную тряпку.
– Да пошла ты! – грубо выкрикнул Иван, толкнул старую и захлопнул дверь. Продиктовал координаты своего местоположения и остался сидеть на табуретке в прихожей гостевого домика, боясь заходить в комнату, где лежала Мария.
***
Озеро подёрнулось рябью, птицы встревоженно поднялись с ночлега и закричали, унося свою тревогу в гущу леса, когда дверь землянки-избушки со скрипом отворилась и с глухим звуком отвалилась в сторону. Из недр избушки сперва показалась косматая чёрная головешка, а за нею вытянулись тонкие длинные руки со скрюченными пальцами, уцепились за косяк и помогли вылезти из домика древней старухе. Казалось, столько лет никто не может прожить – так плохо выглядела женщина. Каждое её движение отдавало скрипом, словно не живой человек шёл, а старая коряга о другую корягу тёрлась.
Вылезла старуха из избы, распрямила горбатую спину и глянула на небо. Замерла, повела носом, словно принюхиваясь, и повернула голову в сторону кромки леса, откуда ещё недавно выползло существо.
Словно собрав последние силы, заковыляла бабка, неожиданно быстро переставляя изломанные временем ноги. Оказавшись около твари новорождённой, упала на колени и вознесла руки к небу, проскрипела кривым беззубым ртом:
– Дождалась. Дождалась
ІІІ
Когда наберусь я силушки из недр матушки, станешь ты чёрным прахом, развеянным ветром. Смерть твоя не напрасна, она жизнь принесла. Жизнь непростую, долгожданную, выстраданную.
***
Чёрные руки окунулись в мутную воду, стали круги описывать, сжимая-разжимая пальцы. Иссохшие губы зашептали слова заветные, разносящиеся над водою мелкой дрожью.
– Аксинья, матушка моя, поди, поди сюда. Принеси мне, Аксинья, снадобья, чтоб обмазать тело слабое, облегчить страдания души новорождённой, – шептала старуха, склонившись над заросшей гладью лесного озера. – Аксинья, помощница, приди ко мне.
Старуха замолчала и прислушалась. Лес шумел, разговаривал сотнями птичьих голосов, звериных криков, шелестом гадов ползучих.
Из дальних зарослей послышалось глухое, натужное кваканье. Затряслись камыши, закачалась трава, расступилась и пропустила Аксинью к старухе.
Склонив голову к самой воде, замерла старая женщина в низком поклоне, дожидаясь помощницу. Без неё никак не справиться, слабая уже стала, немощная, вся скрюченная.
Грузно ступая, переваливаясь с боку на бок, волоча тяжёлый живот по воде, ползла Аксинья на зов старухи. Уселась на берегу и глухо квакнула.
Подняла голову старая женщина и улыбнулась потрескавшимися губами. Перед ней сидела огромная жаба, покрытая мхом, поросшая большими, покрытыми струпьями, бородавками. Весом та жаба была не меньше откормленного поросёнка, а размером – с урожайную тыкву.
– Помоги, Аксиньюшка, дай своего снадобья смазать кожу страдалице.
Жаба широко раскрыла глаза, надулась, став ещё больше. Казалось, вот-вот лопнет от такой натуги, раскрыла пасть и сплюнула на сухие старухины ладони чёрно-зелёную смрадную кашицу.
Бабка поднялась на ноги и поковыляла к землянке. На низкой лавке, почти у земляного пола, лежала на куче преющей листвы новорождённая русалка. За ночь выросла она в размерах, стала ростом с девочку-подростка. Бледные тонкие руки бездвижно вытянулись вдоль тела, под рёбрами судорожно трепыхались жабры в такт поверхностным вздохам, каждый отзывался стоном. Голова её куталась в спутанных редких паклях, которые вылезали, как у древней старухи, мешаясь с листвой. Лицо тёмное, иссохшее, сморщенное сморчком, выражало страдания. Рыбий хвост распадался на куски ошмётками, валяющимися по всей избушке, обнажая голые кости ног и живую плоть.
Старуха села на лавку и принялась обмазывать тело новорождённой твари принесённым снадобьем. Затем снова шла к берегу, подставляла ладони под пасть жабы и несла смердящую жижу в дом.
Спустя пару часов жаба выдохлась, выплюнув всё содержимое, сдулась в размерах и медленно уползла вглубь заросшего озера, чтобы вновь вернуться к утру.
Старуха и сама выбилась из сил. Вымазала последнюю порцию жижи. Прикрыла хрупкое тельце листьями папоротника, легла рядом на лавку и провалилась в глубокий сон.