В объятиях Кали
Шрифт:
— Ну, так как же? — попытался Римо возобновить разговор. — Что скажешь обо всем этом? И о статуе. Ведь она говорила со мной.
И тут же перехватил настороженный взгляд Смита.
Чиун перешел на корейский.
— Подобные вещи не обсуждают в присутствии людей с таким ограниченным кругозором, как у императора.
— Прошу меня извинить, — начал Смит.
— О, достойнейший из достойных! Не обращайте внимания на мою болтовню. Я только попросил Римо умолчать о том, что может излечить его помутившийся рассудок.
— Что же? — потребовал ответа Смит.
— То, что облегчит его воспаленный разум и навсегда уничтожит видения, навеянные статуей. Тогда Римо целиком сможет отдать себя служению вам. Но я не хочу злоупотреблять вашим временем, о, император. Забудьте о том, что я сказал.
— Если я могу чем-то помочь... — неуверенно произнес Смит.
— Есть один пустяк, — продолжал Чиун. — Это, конечно, мигом исцелило бы Римо, но зачем вас посвящать во все эти мелочи?
Римо откашлялся.
— Если уж речь зашла об этом, то, думаю, пара недель на Пуэрто-Рико мне не повредит.
— Не слушайте его, император, — заторопился Чиун, незаметно для Смита давая пинка Римо. — Ему нужно совсем другое.
— Как ты можешь знать, что мне нужно?
Последовал пинок поувесистей.
— Сэр, этот парень мне как сын, даром что белый. И потому все его мысли для меня как открытая книга. Кому как не мне знать, что ему нужно?
— Вот как?
Голос Смита прозвучал еще более кисло, чем обычно.
— Именно так. Но все это так незначительно, что лучше уж я помолчу.
— Как вам будет угодно, — не возражал Смит.
— Больше всего на свете Римо хотел бы, чтобы в Синанджу, его вторую родину, поступали достойные дары, — быстро прибавил Чиун.
— Я этого хочу? — удивился Римо. Чиун оставил его слова без внимания.
— Пять мер золота — слишком мало: мой ученик испытывает чувство стыда. Смит вздохнул.
— Мне кажется, вы отказались от дополнительного вознаграждения, чтобы внеочередной раз посетить Синанджу.
— Совершенно верно, о, справедливейший и мудрейший. Но теперь не я прошу десять мер золота вместо несчастных пяти.
— Десять? Помнится, раньше речь шла о девяти, — сказал Смит.
— Да, о, всепомнящий. Но теперь не я прошу эти десять мер, а Римо.
— До сих пор я не слышал ни слова от него самого, — проговорил Смит.
— Он очень робкий и стеснительный, император. Но в душе мечтает только о том, чтобы жители Синанджу были одеты и сыты. Правда, Римо?
Кореец строго взглянул на ученика и незаметно для Смита ткнул длинным ногтем Римо в бедро.
— Ой! — вскрикнул Римо.
— Слышите, император? Этот крик вырвался у Римо в отчаянии — так он озабочен делами деревни. Если не пойти ему навстречу, он может тяжело заболеть.
Смит возмущенно вздохнул.
— Хорошо. Будем ежегодно посылать в деревню еще пять мер золота.
Чиун весь засиял от удовольствия.
— Он в восторге, император.
Римо зевнул.
— Но нужно будет поступиться чем-то другим, — сказал Смит. — Придется, Римо, урезать ваши расходы.
— Естественно, император, — опять влез Чиун. — Ради такого важного дела Римо снизит расходы на питание.
— Придется сократить и отпуск тоже, — сказал Смит.
— Погодите, — не выдержал Римо. — Могу я после того мерзкого отеля немного пожить на Пуэрто-Рико?
— Выбирайте, — предложил Смит. — Дополнительное золото в Синанджу или отдых на Пуэрто-Рико?
— Тут даже и думать нечего. Ой!
— Этим он хочет сказать, что безусловно предпочитает десять мер золота для жителей Синанджу, — сказал, склоняясь, Чиун. — Безусловно.
Смит вопросительно взглянул на Римо, но тут же согнулся от мучительного приступа боли. Он еще был не совсем здоров.
— Рад, что мы обо всем договорились, — сказал он.
— Временно договорились, — хмыкнул Римо. — Только временно.
Когда Смит удалился, Римо и Чиун продолжили разговор.
— А что случилось с Кали? Она мертва?
— Боги не умирают. Как я сказал той женщине, может пройти еще много столетий, прежде чем Кали вновь обретет земной дом.
— Надеюсь, — отозвался Римо. — У меня никак не выветрится из одежды ее запах.
В фешенебельном пригороде Денвера маленькая Кимберли Бейнс, сидя в детской, лепила фигурки из розового пластилина. Надев по совету бабушки поверх хорошенького платьица фартучек, она трудилась аккуратно и вдумчиво.
Заглянув в детскую, миссис Бейнс пережила острый приступ радостного волнения — с тех пор как она взяла к себе Кимберли, оно почти не покидало ее. После смерти сына, невестки и внука жизнь превратилась для нее в сущий ад. Казалось — все, жить больше незачем, но вот появилась Кимберли, и ее смех вернул миссис Бейнс к жизни.
У детей есть изумительная способность к возрождению, психика их эластична. После того, как полиция разыскала Кимберли, бедняжка первое время ничего не делала, только пела что-то невразумительное. Но теперь все это прошло. Кимберли снова была нормальные ребенком и никогда не вспоминала о том ужасном месте, куда ее вместе с братом увезли родители. Дети легко забывают, думала миссис Бейнс, вот почему из их жизни не уходит радость.
Миссис Бейнс оставила Кимберли одну в детской, а сама пошла приготовить себе чашечку чая. Она попивала его, сидя перед телевизором, когда в гостиную влетела Кимберли — рот до ушей, кончик носа — в пластилине.
— Бабушка, посмотри, что у меня получилось!
— А-а, — сказала пожилая дама. — Меня приглашают присутствовать при торжественном завершении работ. Иду-иду. Самой не терпится поскорее взглянуть.
Но войдя в детскую, бабушка Бейнс испуганно заморгала. На рабочем столике Кимберли стояла вылепленная фигура зрелой женщины с пышным бюстом — высотой почти два фута. Выражение ее лица, нацарапанного на пластилине острым концом карандаша, было на редкость злобным. Но самое странное — количество рук.