В огонь и в воду
Шрифт:
Проводив герцогиню во внутренние комнаты, Шиври сошел в сад, где заметил шевалье де Лудеака. Никогда еще граф не чувствовал такой бешеной злобы. Он был оскорблен в своем честолюбии столь же сильно, сколь и в своем тщеславии.
— Ах! — воскликнул он. — Герцогиня подвергла мое терпение чертовски тяжелому испытанию! Ах! Целый час она безжалостно насмехалась надо мной со своим Монтестрюком! И с каким вкрадчивым видом, с какой улыбкой! Она якобы все устроила только для того, чтобы угодить мне, и я должен благодарить ее!.. Сам дьявол принес сюда этого гасконца!.. Она хочет, чтобы я стал его другом… я… его другом! — Шиври с силой
— И отлично сделал! — отозвался Лудеак. — Стань его неразлучным другом, и, право, будет очень удивительно, если тебе не удастся под видом услуги втянуть его в какое-нибудь скверное дело, из которого он уже не выпутается… Его смерть будет тогда просто случайностью, которую все припишут или его собственной неловкости, или злому року… Но чтобы добиться такого славного результата, не надо скупиться на милую предупредительность, на прекрасные фразы. Если бы тебе удалось привязать его к себе узами живейшей благодарности, ты стал бы его господином… А насколько я изучил графа де Монтестрюка, он способен быть благодарным.
Цезарь решился действовать именно так. За несколько часов его обращение совершенно изменилось и от неприязни перешло к симпатии. Он стал предупредителен. Гуго, не знавший вовсе игры в мяч, нашел в нем опытного и снисходительного учителя, который радовался его успехам.
Если Гуго забывал взять свой кошелек, Цезарь предоставлял свой в его распоряжение. Однажды вечером был маскарад и портной не прислал графу Гуго чего-то из платья, а без этого ему нельзя было появиться рядом с герцогиней; Гуго нашел все, что ему было нужно, в своей комнате и записку от графа де Шиври с извинениями, что он не может предложить ему чего-нибудь получше. А когда Гуго начал благодарить его, Цезарь сказал:
— Вы обидели бы меня, если бы удивились моему поступку. Разве потому, что мы с вами соперники, мы непременно должны быть и врагами? И что же доказывает это самое соперничество, делающее нас обоих рабами одних и тех же прекрасных глаз, как не то, что у нас обоих хороший вкус? Что касается меня, то, уверяю вас честью, с тех пор как я вас узнал, я от души готов стать вашим Пиладом, если только вы захотите быть моим Орестом. Черт с ними, с этой смешной ненавистью и дикой ревностью! Все, что у меня есть, принадлежит вам, и вы огорчили бы меня, если бы забыли это.
Гуго был тронут: он еще не привык к языку придворных и счел себя обязанным ответить Шиври от всего сердца на эти притворные уверения в дружбе.
Коклико высказал ему по этому поводу свое удивление:
— Как странно все на свете! Я был готов головой поручиться, что вы терпеть не можете друг друга, а вы, напротив, обожаете…
— Как же я могу не любить графа де Шиври, который так любезен со мной?
— А отчего же он сначала внушал вам совсем другое чувство?
— Да, признаюсь, во мне было что-то похожее на ненависть к нему, но потом… Знаешь ли ты, что он отдал в мое распоряжение свой кошелек, свой гардероб, все, даже свои связи и свое влияние в обществе, почти еще не зная меня, через каких-нибудь две недели после нашей первой встречи?
— Вот оттого-то именно, граф, я и сомневаюсь! Слишком много меду, слишком много! Я уж такой болван, что никак не мог не вспомнить о силках, что расставляют на птичек… Они, бедные, ищут зерна, а находят смерть!
Дня два спустя Цезарь отвел в сторону Лудеака.
— Место
— Одни?
— Э, нет! Герцогиня д’Авранш первая подаст сигнал к отъезду. У меня есть друзья при дворе, и один из них — верней, одна — говорил королю по моей просьбе, что крестница его величества уж слишком зажилась у себя в замке; она-то и подсказала ему мысль вызвать ее отсюда.
— Граф де Монтестрюк, разумеется, поедет следом за ней.
— Да, там-то я его и подкараулю. Во-первых, я выиграю уже от того, что положу конец пребыванию в этом замке, где он пользуется теми же преимуществами, что и я. Письмо придет на днях, и притом в таких выражениях, что нечего будет раздумывать.
— Бедный Монтестрюк!.. Провинциал в Париже будет точно волчонок в долине…
Вскоре и в самом деле пришло письмо, извещавшее герцогиню д’Авранш о том, что ее требуют ко двору.
— Желание его величества видеть вас близ себя так лестно, — сказала маркиза д’Юрсель, — что вам необходимо поспешить с отъездом.
— Я так и намерена сделать, — ответила Орфиза, — но не могу не пожалеть о том, что мы уезжаем из этих мест, где нам было так хорошо, где у нас было столько друзей, где нас окружало столько удовольствий. Я знаю, что оставляю здесь, но еще не знаю, что ожидает меня там…
— Но разве вы не надеетесь встретиться при дворе с теми же лицами, которые составляли ваше общество здесь? Граф де Монтестрюк, правда, там еще не был, но он из такого рода, что без труда найдет случай представиться.
— Да разве меня там не будет? — воскликнул граф де Шиври. — Я готов представлять повсюду графа де Шаржполя.
— Я знаю, — сказала Орфиза, — что вы не уступите никому ни в вежливости, ни в любезности.
— Вы меня просто околдовали, прекрасная кузина, великодушие теперь моя слабость… Я хочу доказать вам, что во мне течет кровь, которая всегда будет достойна вас.
Орфиза наградила его такой улыбкой, какой он не видел со дня охоты, на которой чуть не убилась Пенелопа.
Близкий отъезд привел Гуго в отчаяние: ему предстояло расстаться с этими местами, где он каждый день видел Орфизу, где их соединяли одни и те же удовольствия, где он дышал одним с ней воздухом, где мог угадывать ее мысли. Сколько обстоятельств будет разлучать их в Париже и как редко он будет с ней видеться!
Накануне отъезда Орфизы в Блуа и оттуда в Париж Гуго, проведя с ней последний вечер, грустно бродил под ее окнами. Его била лихорадка. Безумная мысль пришла ему в голову и овладела им с такой силой, что через минуту он уже мерил расстояние до балкона, за которым показывался изредка силуэт Орфизы: он желал получить что-нибудь от нее на память, какую-нибудь вещь, которой касалась ее рука.
По мерцанию огня он понял, что герцогиня перешла во внутренние комнаты. Через пять минут Гуго уже был на балконе, не зная сам, каким путем он туда взобрался, но с твердой решимостью не спускаться вниз, пока не найдет свое сокровище. Окно было полуотворено, он толкнул его рукой и попал в маленькую комнату, которая отделялась одной только полуприподнятой портьерой от той, куда ушла Орфиза. Его мгновенно охватил тот самый аромат, очарование которого он уже не раз испытывал: то было как бы ее собственное дыхание.