В огонь и в воду

Ашар Амеде

— Готово!

— Как? С первого же раза? Но это похоже на чудо!

— А вас это удивляет? Дела всегда так делаются, когда я в них вмешиваюсь. Но прежде всего у меня есть к вам просьба… Мне как-то неловко обращаться к тебе на «вы», мой милый Гуго, позвольте говорить вам «ты».

— Говори.

— Вот это называется ответ! Ну, мой друг, маркиз де Сент-Эллис тебя представил очень плохо, все равно, как если бы и не представлял вовсе.

— Что же он сказал такое?

— Он поклялся графине, что она ослепила тебя своей красотой и что ты испустишь дух, если она не позволит

тебе обожать ее вблизи.

— Нашел дурака!

— Глупо, мой бедный Гуго, непроходимо глупо! Графине уже надоели все эти ослепления: ведь она и так знает, что она светило и что лучи ее глаз сжигают насмерть бедных смертных. Все придворные поэты клянутся ей в этом великолепными рифмами, и тысячи просителей давно уже доказали ей это. Знаешь, что она мне говорила сегодня утром?

— Тебе?

— Слушай прежде, а удивляться можешь после. «Ах, моя милая! — говорила она мне. — Какая скука! Какой-то кузен из Арманьяка хочет представить мне провинциала, своего друга… Что тут делать?»

— А ты что ответила?

— «Надо прогнать его, графиня, и немедленно… Провинциал? У нас и без того их довольно!»

— Что?

— А потом я прибавила равнодушным тоном: «А как его зовут, этого провинциала, графиня?» — «Граф де Монтестрюк, кажется», — ответила она. «Ах, графиня! — вскричала я, сложив руки. — Избави вас Бог когда-нибудь принимать его! Нехороший человек — влюбленный, который только и делает, что вздыхает и сочиняет сонеты для своей красавицы!» — «Вот как!» — произнесла она. А я продолжала все настоятельней: «Рыцарь Круглого стола, графиня, герой верности!» — «Что ты говоришь, Брискетта?» — «Истину, графиня, святую истину; даже если все принцессы, даже если сами императрицы станут осаждать его самыми сладкими улыбками, он на все будет отвечать одними дерзостями. Да и не знаю, право, даже заметит ли он еще эти улыбки? Он сочтет за измену обратиться с самой невинной любезностью к другой женщине!..» — «А известно, кого он любит?..» — спросила графиня с легким оттенком неудовольствия. «Разве что подозревают… это глубочайшая тайна!.. Самые хорошенькие герцогини пробовали отвлечь его от божества… Все напрасно, все их труды пропали даром!..»

— Бог знает, что ты выдумываешь, Брискетта! — сказал Гуго.

— Подожди! Ты увидишь, что наши знатные дамы совсем не так глупы!.. Как только я окончила эту тираду — а уж сколько увлечения, сколько огня я в нее вложила, если бы ты слышал! — графиня де Суассон нагнулась к зеркалу и произнесла: «После твоих рассказов мне почти хочется узнать его… человек, так искренно влюбленный и сохраняющий такую верность той, кого любит… ведь это большая редкость!.. Я, пожалуй, приму этого оригинала…» А я именно на это и рассчитывала, Гуго… Разве женщина может удержаться от любопытства, да еще когда затронуто ее самолюбие?

— И когда же, ты думаешь, прекрасная графиня даст мне аудиенцию? — спросил Гуго, который не мог удержаться от смеха.

— О! Наверно, скоро; завтра, сегодня вечером, может быть. Она попалась на удочку, говорю тебе! Пропади мое имя Брискетты, если ее не мучит нетерпение испытать силу своих прелестей над твоей неприступностью. Сознайся сам, — продолжала она, — что для такой

неопытной девушки я недурно веду твои дела.

— Сознаюсь охотно.

— Но не выдай меня, ради бога! Постарайся получше разыграть роль влюбленного.

— Это будет тем легче, — ответил Гуго с глубоким вздохом, — что ничто не заставит меня забыть ту, чей образ наполняет мое сердце!

— Так ты влюблен… искренно?

— Увы, да.

— А! Изменник! И ты ничего не говорил об этом?

— Но, судя по тому, как ты об этом говорила, я думал, что ты и сама знаешь.

— А кого это, позвольте узнать, вы так пламенно обожаете?

— Графиню де Монлюсон.

— Крестницу короля! Черт возьми! Граф де Монтестрюк, вы таки высоко целите!

— Я только послушался твоего совета, Брискетта.

— В самом деле, это так, — рассмеялась она, — прости мне неудовольствие, которое я испытала при известии, что у тебя в сердце уже не я! Но теперь, когда ее сиятельство обергофмейстерина королевы в таком именно расположении духа, в какое мне хотелось привести ее, смотри не поддавайся, ради бога! Стой крепко!

— Против чего?

— Но, дружок мой, ведь ты запретный плод для Олимпии!.. Понимаешь? Зазевайся только… и тебя съедят живым.

— Ты меня пугаешь… и для этого-то ты так проворно взялась провести меня в рай?

— Иди теперь и да руководит тобой сам дьявол!

— Ты забыла мне сказать, что ты здесь делаешь и кем считаешься при графине де Суассон.

Брискетта встала и ответила важным тоном:

— Я состою при особе ее сиятельства… Ты имеешь честь видеть перед собой ее первую горничную… ее доверенную горничную… — И, присев низко, она добавила: — К вашим услугам, граф!

Все устроилось, как говорила Брискетта. Она передала Гуго записку, которой его извещали, что он будет принят в тот же вечер на игре у королевы, где и представится обергофмейстерине ее величества. Маркиз де Сент-Эллис должен был только позвать его. Остальное пойдет само собой.

В назначенный час Монтестрюк явился на прием. Сначала он раскланялся по всем правилам придворного этикета перед ее королевским величеством, а вслед за тем маркиз де Сент-Эллис подвел его к обергофмейстерине со словами:

— Граф де Шаржполь желает иметь честь быть вам представленным, графиня.

Графиня де Суассон подняла глаза, между тем как Гуго кланялся ей. На ее лице отразилось удивление. На минуту она было смешалась, но тотчас оправилась и сказала ему:

— Очень рада вашему появлению при дворе и надеюсь, что вы встретите здесь достойный вас прием…

— Я уже встретил его, потому что графиня де Суассон так снисходительно дозволила мне быть ей представленным.

«Это он! — подумала она. — Грубиян, однако у него прекрасные манеры и прехорошенькое лицо!»

Сначала Олимпия не обратила на него, казалось, особого внимания; но Гуго скоро заметил, что она довольно часто бросает взгляды в его сторону. Он притворился равнодушным, принялся бродить взад-вперед и прятаться по темным углам, как человек, поглощенный одной мыслью. Раза два или три Олимпия постукивала от досады веером по ручке кресла; он делал вид, что ничего не замечает.