В огонь и в воду
Шрифт:
— Само Провидение навело меня на вас, друг Паскалино. Я многим обязан принцессе Мамиани; я тоже итальянец, как и вы… На ваше счастье, я очень хорошо знаком с графом Гуго де Монтестрюком, к которому у вас есть, кажется, очень важное письмо?
— О! Такое письмо, что принцесса приказала доставить его как можно скорее. Мне велено отдать его графу в руки…
— Пойдемте со мной, и я отведу вас прямо к графу де Монтестрюку, а с Бартоломео Малатестой вам нечего бояться.
Сказав это, испанец дон Манрико, внезапно превратившийся в итальянца Бартоломео Малатесту, прошел под длинным сводом Парижских ворот и оказался в поле.
— Так граф де Монтестрюк живет не в городе? — спросил Паскалино, идя за ним следом.
— Кто вам сказал это, тот просто обманул вас: граф де Монтестрюк поселился у одного здешнего приятеля, живущего за городом, и довольно далеко; но я знаю проселочную дорожку и скоро приведу вас прямо к нему.
Скоро оба путника вышли через поля к большому лесу. Этот лес рос у подножия холма и на его склонах. Дорожка делалась все уже и углублялась в самую чащу деревьев.
— Если бы я знал, что граф де Монтестрюк живет так далеко от города, я бы лучше поехал верхом на той лошади, на которой приехал в Мец.
— Лошадь, должно быть, сильно устала, а дорога за лесом так заросла кустарником, что ей трудно было бы оттуда выбраться.
Дорожка в самом деле привела их в такую чащу, где не было и следа ноги человеческой. Дон Манрико покручивал острые кончики своих длинных усов и искоса поглядывал на попутчика. Вдруг он остановился и, оглядевшись вокруг, сказал:
— Мы дошли до места: дом, где живет мой друг граф де Шаржполь, вот там, за этими большими деревьями. Отдайте мне письмо… и подождите меня здесь.
— Подождать вас здесь, мне?
— Да, можете посидеть или полежать на этой мягкой травке… Мне потребуется где-то час, и вы успеете отдохнуть…
Паскалино покачал головой:
— Я, кажется, вам говорил, что обещал не выпускать письма из рук… я должен отдать его не иначе, как лично графу де Монтестрюку.
Дон Манрико надеялся в два слова сладить с добряком Паскалино; он нахмурил брови.
— Ваше упрямство дает мне повод думать, что вы мне не верите. Это обидно!
— У меня и в мыслях не было вас обижать.
— Докажите же это и отдайте мне письмо.
Паскалино опять покачал головой.
— Если так, то вините себя сами, а я требую от вас удовлетворения за обиду.
— Какую же обиду я вам наношу? Я только исполняю свой долг!
Но дон Манрико уже выхватил шпагу.
— Становитесь! — крикнул он.
— Я начинаю думать, что вы завели меня нарочно в западню! — сказал Паскалино, тоже обнажая шпагу.
Удар посыпался за ударом. Хотя храбрый и решительный, Паскалино не мог, однако же, бороться с таким противником. Первый удар пришелся ему в горло, и он зашатался, второй прямо в грудь, и он упал. Он вздрогнул в последний раз и вытянулся. Испанец уже запустил жадную руку к нему в карман и шарил на теплой еще груди бедного малого. Он вынул бумагу, свернутую вчетверо.
— Да, да, герб принцессы! — сказал он, взглянув на красную восковую печать.
Недолго думая, он вскрыл письмо. В нем было всего несколько слов:
«Большая опасность грозит той, кого вы любите… поспешите, не теряя ни минуты… дело касается ее свободы и вашего счастья… только поспешность может спасти вас от вечной разлуки… Посланный — человек верный; он вам расскажет подробно, а мне больше писать некогда. Поезжайте за ним… Буду ждать вас в Зальцбурге. Полагайтесь на меня всегда и во всем.
Если бы кто-нибудь, спрятавшись в кустах, был свидетелем этой сцены, ему показалось бы, что веки Паскалино, растянувшегося во весь рот на траве, приподнимаются в ту минуту, когда противник на него не смотрит. Но, лишь только испанец поворачивается в его сторону, веки покойника опять закрываются.
Между тем дон Манрико размышлял о письме принцессы Мамиани. Раз оно попало ему в руки, надо было попробовать извлечь из него пользу. Но как именно выгоднее им воспользоваться? Он переводил взгляд с письма на тело Паскалино. Вид мертвеца ничуть не мешал его размышлениям, однако же он отошел в сторону и стал ходить взад-вперед, чтобы освежить немного свои мысли. Нежное чувство принцессы к графу де Монтестрюку, явное и очевидное, окончательно настроило его против Гуго. Он жаждал страшной мести. «Я не смогу умереть спокойно, — сказал он себе, — пока не вырву сердце у него из груди!»
XXVIII
Рыбак рыбака видит издалека
Лишь только высокая фигура убийцы исчезла в лесной чаще, Паскалино, лежавший все время неподвижно, пошевелился и, медленно приподнявшись на локте, долго смотрел беспокойным взором в ту сторону, куда ушел испанец, пока шум шагов совсем не затих вдали. Тогда, собрав последние остатки сил, раненый пополз к видневшейся сквозь деревья поляне. Он двигался медленно, оставляя за собой полосу крови, побуждаемый желанием жить и выполнить данное поручение. «Ах! — говорил он себе. — Если бы Господь милосердный даровал мне еще хотя бы несколько часов!..»
Между тем завладевший письмом победитель бедного Паскалино возвращался назад по той же самой дороге, по которой пришел в чащу леса. Много планов составлялось у него в голове. Ему предстояло бороться не с одним Монтестрюком, а еще с его телохранителями, Коклико и Кадуром, преданность и храбрость которых он знал очень хорошо; да кроме них, был еще и маркиз де Сент-Эллис. Было о чем подумать!
Он уже испытал на себе страшную силу врага; на груди его остался навеки след от нанесенной им раны, и нечего было и думать нападать на Гуго среди бела дня. Умереть он сам был готов, но только тогда, когда увидит мертвого Гуго у ног своих.
Тут капитану пришла на ум блестящая мысль. Он решил настроить маркиза де Сент-Эллиса против его друга. Благодаря попавшему в его руки письму у него теперь было превосходное средство для этого. Капитан прибавил шагу, добрался до Меца и скоро нашел квартиру маркиза. Он явился к нему смело и сказал без всяких предисловий:
— Маркиз, какого вы были бы мнения о человеке, которого вы всегда осыпали доказательствами дружбы и который, несмотря на это, обманывал вас с той, кого вы любите больше всего на свете, — с принцессой Мамиани?