В огороде баня
Шрифт:
— Каких скоб надоть тебе, Паша! — громко, на всю улицу заорал Нил Васильевич.
Зимин догадался, что старуха Паклина глуховата, и заблажил еще пуще:
— Любых, сосед, какие у вас найдутся!
— Айда, они у меня в одном месте припрятаны.
Возле погреба за сараюшками у деда был покатый ларь с громадным замком в форме калача, замок они отперли винтовым ключом и откинули крышку; в углу ларя, закиданный сверху соломой, стоял закопченный агрегат, состоящий из нескольких чугунов и сковородок. Назначение агрегата Павел Иванович при самом искреннем желании понять не
— Чего сопишь, Гришка! — взвился почему-то Нил Васильевич. — Ты почему сопишь? Литра в день производит, и не первач — слеза вдовья.
— Ты свои горшки, папаша, спокойно на металлолом сдай. Дерьмо твой аппарат. Хочешь настоящий посмотреть? Айда ко мне.
Они опять потопали гуськом, только теперь Гриша Сотников державно вышагивал впереди, учитель трусил в середке, дед же, оскорбленный в лучших своих чувствах, держался сзади. Свиньи с тротуарчика сползали сами, козлу Сотников дал пинка с такой силой и так ловко, что тот пробороздил рогами две канавки и, заблеяв надтреснуто, исчез в кустах малины.
Григорий Сотников жил аккуратно. От калитки, выкрашенной в зеленый цвет, вела вглубь двора бетонная дорожка, и все кругом было новое — дом, сарай, навес для дров, баня. Штакетник был тоже новый. Дети — два тугих пузана в панамах — играли песочком в отведенном для этого месте. Живности никакой под ногами не крутилось.
Григорий сказал кому-то в пустоту:
— Дай-ка ключ от гаража, — и повернулся к Павлу Ивановичу. — Тебе полуось нужна?
— Да, полуось. Если можно.
— Почему не можно. Есть у меня лишняя полуось. Ульяна, ключи!
Невесть откуда появилась дебелая женщина, очень похожая выправкой и статью на хозяина, и сухо поклонилась.
— Сосед деталь просит одну, выручать надо, Ульяна.
Женщина опять поклонилась и вытащила из кармана фартука связку ключей. Григорий Сотников кивнул учителю и старику Паклину: прошу, мол, следовать за мной.
В гараже Сотников разом потерял солидность и засуетился, заметался, как мышь, он шепнул Павлу Ивановичу:
— Встань в дверях, — и громко, для жены, витавшей злым духом где-то рядом, заговорил: — Пока мотоцикл имею. С коляской. Через год, если все сладится, машину буду покупать. «Москвич» хочу. С машиной оно как-то лучше.
— Оно лучше, — солидно подтвердил дед Паклин.
Сотников говорил и расторопно совершал какое-то действо весьма таинственного свойства: он снял со стены деревянную полку, за полкой оказалась внушительных размеров дыра, в темном нутре дыры блестело стекло. Вдруг в руке Григория появился стакан, наполненный светлой жидкостью. В правой руке был стакан, в левой — огурец. Дед Паклин судорожно принял стакан, выпил единым махом, зачем-то присевши, и вогнал в рот огурец. Сотников следом тоже опрокинул в себя порцию и одновременно погрозил деду кулаком: не кашляй, терпи! Павел Иванович чувствовал на своей спине тяжелый взгляд сотниковской хозяйки. Взгляд этот воткнулся и торчал меж лопаток, будто стрела, выпущенная из лука.
— Будешь? — шепнул учителю Сотников.
— Нет.
— Тогда бери вот, — и Гриша протянул Павлу Ивановичу
— Дотащу.
Полка во мгновение ока была водружена на место, и все трое дружно и весело шагнули на свет.
— Помогу соседу, Уля, полуось установить, — небрежно бросил жене Сотников и отдал ей ключи.
На улице дед Паклин целиком исторг изо рта огурец и закашлялся.
— Теперя можно, папаша, — благодушно разрешил Сотников, — теперя кашляй и сморкайся хоть до второго пришествия.
…Мешок Григорий Сотников развязывал сам, развязывал медленно, благоговейно и вынул на свет великолепный самовар средних размеров, никелированный, ясный, с фигуристым краником. Чудо-самовар, одним словом.
— Ну и что? — дед Паклин был разочарован. — Эка невидаль — самовар. Их нынче продают.
— Что ты как ребенок, папаша, ей-богу! Зачем мне самовар в чистом-то виде? Это, папаша, самогонный аппарат новейшей конструкции, с фильтром от противогаза и все прочее. На одном заводе братва мне устроила. Включается в сеть. Видишь, провод есть, вилочка есть. Не твои чугунки, понимаешь.
— Вот это да-а-а-а!
— Пользуйся, Павел Иванович. Я тебе все обскажу, Павел Иванович. Никаких тебе хлопот, включил и — капает.
— Сколь в день? — поинтересовался дед Паклин и ласково огладил самовар черными изломанными руками.
— Больше литрухи.
— Зачем он мне, товарищи! — взмолился Павел Иванович. — Еще не хватало мне самогон гнать. Это же позор!
Дед Паклин посмотрел на учителя с укоризною и мелко потряс головой:
— Я тебя, Паша, не понимаю. Ты человека благодарить должен, а ты, Паша, в душу ему плюешь. И не стыдно? Вот накапает тебе по баночкам литров пять…
— Пять — мало, — сказал Гриша Сотников.
— Накапает тебе, значить, по баночкам литров десять…
— В самый раз, папаша.
— …и пригласишь ты мужиков с нашей улицы. Так, мол, и так: баня нужна. Да. За деньги тебе никто, Паша, робить не станет, за угощение — с полным удовольствием, потому как, Паша, мы — русские. И не стыдно тебе?
Павлу Ивановичу на самом деле сделалось стыдно: люди для него стараются, как могут, а он от ласки нос воротит.
— Дрожжей у тебя нет, конечно, — с уверенностью сказал Гриша и протянул Зимину пакет из газеты. — На тебе и дрожжи.
— Вот и дрожжи дает тебе сосед, — запел снова дед Паклин. — Дрожжи теперича не достать.
— Спасибо, товарищи!
— Так-то оно лучше, — покивал опять головой дед Паклин. — Он же от души, потому как люди мы — русские.
— Спрячь пока, — Григорий показал на самовар глазами, — вечером запустим.
Павел Иванович вскользь раздумывал о том, откуда в нем такая страсть к крестьянской работе, эта любовь к запаху стружек, сырой коры и эта неустанная дерзость, уверенность в том, что у него все получится и что он все сможет? «Мы ведь от земли, — думал Павел Иванович, — в крови нашей однажды пробуждается Великий Зов хоть ненадолго воротиться к истоку родника, из которого пьем». Так красно думал учитель словесности, трудясь, на диво родным и соседям, как муравей.