В окопах Донбасса. Крестный путь Новороссии
Шрифт:
Мороз прошёл у меня по коже от этого взгляда, от этой интонации, от этих слов. Это был позывной её Димы. Мне известен этот древний воинский обычай — брать себе имена павших героев, как символ вечного сияния их доблести, как отражение их бессмертия для народа, за который они пали. И как клятву гордо нести их славное имя, с честью служить своему Отечеству и жестоко покарать вероломных, подлых врагов. Но в устах этой хрупкой и женственной дочери Донбасса это было ещё чем-то большим, — это было возрождением исконной доблестной традиции нашего народа, когда жёны павших героев и их подруги, надев их доспехи и взяв их имена, шли в бой, — чтобы служить своему народу до конца, как служили те, пока последний враг не будет с позором изгнан с родной земли. Продолжить самое последнее, самое главное дело своих половин в этом мире — служение своему Отечеству, своей Вере, памяти своих предков. До конца, в этой жизни — и всех следующих!
Аэропорт. 25
Аэропорт. Как много в этом звуке… Для всех, кто был ТАМ.
До войны донецкий аэропорт был одним из чудес света. Он был построен ещё в советское время, весь великий на тот момент Советский Союз вложил в него гений тысяч инженеров, труд десятков тысяч рабочих. Он строился как важный стратегический объект и уже тогда имел огромный запас прочности, рассчитанные на прямой ядерный удар укрытия и много другого. К «Евро-2012» аэропорт претерпел коренную реконструкцию. Януковича винят в том, что он много воровал, — но именно при нём было построено множество гражданских объектов, та же «Донбасс-арена», аэропорт, — известные на всю Европу. Как далеко до него нынешним упырям-недомеркам…
Аэропорт считался красивейшим в Европе. Везде сталь и стекло, сочетание изысканных цветов и прекрасных форм, неземная, устремлённая в будущее архитектура космопорта… Кто мог подумать, что в ближайшем будущем завистливая блудница Европа пришлёт сюда своих наёмников и спецслужбистов, которые превратят это чудо человеческого труда в груду руин… За аэропорт «бодалово» шло постоянно, крайне ожесточённо. Мощные укрепления и тяжёлое вооружение укров — и лёгкое стрелковое нашей пехоты, изредка не очень сильная поддержка артиллерии. Мы несли тяжёлые потери, но надо было идти. Надо было штурмовать. 25 сентября пришла очередь и нашего подразделения.
Чудовищный грохот, от которого дрожит земля. Фонтаны разрывов — повсюду. Петляя между свежих воронок, впереди несётся машина нашего ротного, Капы. Наша «Скорая» спешит следом. У нас за рулём уже давно лихой водитель, храбрый и толковый наш разведчик — Красный.
Вот и самый передок. Уже за этой стеной — прямой обзор на укровские позиции, до которых несколько сот метров. Ротный собирает наших ребят и ребят из Шахтёрской дивизии, даёт краткий инструктаж. Мы, тем временем, по уже выработавшейся привычке быстро выбираем место для «Скорой» — чтобы удобно поднести раненого, быстро выехать, чтобы не зацепило бесценную машину осколками. Развёртываем полевой медпункт — то же самое, чтобы удобно поднести, сразу оказать полный объём медицинской помощи, прикрыто от огня.
Вскоре понесли первых раненых, но ещё раньше — самого первого убитого. Никакая медицина не смогла бы его спасти — граната из гранатомёта разорвалась прямо под ногами. Резким контрастом с развороченной нижней половиной туловища, животом, ногами было спокойное, умиротворённое лицо воина. Звали его простым старым русским именем Арсений — он был добровольцем из далёкого Красноярска. Приехал сюда, на землю Донбасса, сражаться за Россию и здесь обрёл мученический венец. Он жил на нашем этаже, изредка заходил поболтать, и я хорошо знал его. Ангел закрыла ему глаза. В бою нервничать нельзя — я только вздохнул и ощутил, как очередная тяжёлая плита скорби придавила душу, в довесок ко всем, бывшим ранее. В день похорон ребята попросят меня связаться с его родственниками. Я окажусь самым первым, кто сообщит им эту скорбную весть — а в довершение узнаю сам, что он — единственный сын у матери, холостой, не оставивший ей внуков. Для меня, в числе погибших, до сих пор Арсений — одна из самых тяжких утрат. Спи спокойно, дорогой Арсений, я уверен, что Всевышний почтил тебя своею милостью, и ты сейчас — в сонме праведников, «за Веру и Отечество живот свой положивших», в Чертогах Его.
Однако всё равно, страшно горько, когда такие достойные воины, лучшие сыны нашего народа, уходят, не оставив потомства, а всякая мразь, сбежавшая при первых звуках выстрелов, а то и пошедшая в услужение фашистам, сама живёт, да ещё и размножается. Распространяет свои поганые предательские гены среди великого и святого русского народа…
Было ясно как божий день, что это — только начало, и день будет жарким. Я чисто для соблюдения формальностей спросил разрешения у командования, и побыстрее созвонился с ребятами с других подразделений, а кроме того, сгонял машину и пригнал пару крайне толковых и решительных гражданских (на тот момент) врачей, которые давно просили взять их «на махач»…
Не обошлось без смешного (на самом деле возмутительного) эксцесса. Первый военный госпиталь Донецка по нашим просьбам выделил нам на этот день свою машину и бригаду боевых и толковых медиков. Но у них не было бензина — от слова «совсем». Надо было литров сорок, чтобы заправиться — на день работы им хватило бы. Я отправил нашу «Скорую» в расположение части, чтобы Ангел
Прошло совсем немного времени, и противник отработал по нам «Градами». Земля заплясала, как крутая морская волна. И тут я услышал громкие возмущённые вопли Ангела, которые легко заглушили грохот разрывов. Вообще-то голос у неё если надо — поставленный, командирский, как говорится, «опыт не пропьёшь», — если человек ротой спецназа командовал, то это оставляет свой отпечаток на всю жизнь. Однако сейчас это было нечто запредельное для возможностей человеческой глотки. Как сейчас помню, я приподнялся и с тревогой сказал: «Беда, Ангела кто-то рассердил». Вопли стремительно приближались, они легко перекрывали грохот разрывов, и отчётливо доносились подробности: «Пидор… тыловая крыса… вернусь — застрелю мразь!» Оказалось, что наш «славный» начальник тыловой службы, по слухам — даже полковник, Сан Саныч, весьма неудачно оказался рядом с гаражом, когда туда подскочили наши. О его «деятельности» на этом посту можно рассказывать долго — всё, что можно, было нами написано и отправлено в сотню инстанций в виде рапортов, однако судя по тому, что его не только не наказали, но даже и не сняли с должности, можно было и не писать. Не хочу марать страницы повествования о героических наших бойцах дальнейшим рассказом о нём, скажу только об этом эпизоде. Этого будет достаточно, чтобы составить себе исчерпывающее представление о данном индивидууме. Итак, когда Ангел сказала, что наши ребята ведут тяжёлый бой, у нас много раненых, и есть приказ ротного выдать топлива для «Скорой», этот «труженик тыла» заявил: «Срать я хотел на ротного, топлива не дам!» Ангел молча достала «Макаров» и передёрнула затвор. Убегая за угол, этот увешанный «Стечкинами» с ПБСами «герой» успел крикнуть: «Налейте этой сорок литров!» Тыловики в этом плане очень сметливы и всё понимают. Он прекрасно почуял всем своим нутром, что за наших ребят Ангел легко его могла «обнулить».
Благодаря этому топливу нам удалось сконцентрировать на медпункте пять машин и восемь медиков — не просто из разных частей, но даже из различных силовых ведомств. Медики того дня были красавцы — лучшие люди донецкой медицины, без преувеличения. Константин Сергеевич, доктор анестезиолог-реаниматолог, давно просил меня взять его на участие в БД. Невзирая на то, что он заведовал реанимационным отделением в больнице Калинина, имел соответствующий статус — вроде жизнь удалась, мог бы сидеть, как большинство врачей, дома. Однако совесть звала его защищать свой народ — и он в тот день он был с нами, прекрасно оказывал помощь раненым — да что там, спасал их! А в свободное время, взяв чей-то автомат, бегал по нашим тылам за вражескими ДРГ, пытавшимися просачиваться повсеместно: не убил ни одного зайца, но как говорится, перепугал всех! И только под вечер мы узнали, что, оказывается, это был день его рождения. Как и я, он встретил свою днюху в гуще боя, спасая жизни раненых.
После этого случая он уволился из больницы Калинина и поступил на службу в Шахтёрскую дивизию. Слава о лихом докторе гремела по нашей группировке — многие спецназы знали его по имени-отчеству. А потом, много времени спустя, уже в Горловке, к нам пришла весть о его гибели. Пуля снайпера попала в грудь. Для меня Константин Сергеевич навсегда останется примером для подражания — именно он настоящий врач, а не те, кто попрятался за диваны, тем более — сбежал с родной земли в грозный час. Он служил своему народу, выполнял свой врачебный долг до конца, и теперь, когда он — в сонме новомучеников новороссийских, «За Веру и Отечество живот свой положивших» — он незримо с нами, своими молитвами приближает нашу победу. Царство тебе небесное, дорогой Костя! «Константин» — значит «постоянный», своей кровью он запечатлел своё постоянство и мужество в защите родной земли.
Эта история имеет вопиющее по своей чудовищности продолжение. Недавно с нами вышел на контакт один из наших бойцов. Спросил, в курсе ли мы подробностей того, что случилось с Константином Сергеевичем? Мы ответили: «Пуля снайпера!» Он сказал: «Х…й там! Я его сам забирал. У него на свитере были следы пороха вокруг пулевого ранения! Его свои застрелили!» Очередная мразь пыталась воровать лекарства, а Константин Сергеевич, видимо, мешал. Не говорю, что найду тебя — сука: реально понимаю невозможность этого. Однако от всей души, от всех бойцов, кого спас Константин Сергеевич, и от всех, кого бы он мог спасти, говорю: будь ты ПРОКЛЯТ вовеки! Чтоб тебя Всевышний разбил параличом, и ты годами лежал неподвижно, мразь, в собственном дерьме, и имел возможность отмаливать свои чёрные грехи, весь такой долгий остаток своего жалкого существования, недостойного одного мгновения жизни такого светлого человека!