В открытом море(изд.1965)-сборник
Шрифт:
Узнав в «Дельфине» катер, который два дня тому назад тенью пронесся в предутренней мгле, Чижеев устремился к нему с таким же пылом, с каким недавно бросился обнимать любимую девушку. С помощью Тремихача он раскрыл обтекаемый колпак из легкого металла и плексигласа, забрался в катер и, засыпая вопросами изобретателя, принялся проверять и ощупывать незнакомые приборы. Своим нетерпеливым любопытством он заразил и Восьмеркина. Сеня Чижеев не зря на корабле считался страстным любителем технических новинок.
Когда моторист сошел с катера, Нина не узнала своего цветного халатика: азартный исследователь так замаслил нарядный ситец, что халат без зазрения совести можно было отдать на ветошь, годную лишь для обтирки паровозов.
Чижееву захотелось самому запустить двигатель «Дельфина» и пройтись на катере в море, но его пыл охладил математическими подсчетами бородач Калужский: горючей смеси оставалось только на семь часов работы, ее нельзя было тратить на легкомысленную прогулку.
— Где же достать горючего?
— Для этого, — сказал Калужский, — надо ограбить аптечный склад и авиационную маслобензозаправку.
Калужский явно преувеличивал количество необходимых элементов, чтобы отбить у моториста охоту попусту тратить горючее.
— Для такого катера мы с Восьмеркиным любую аптеку разгромим. Если надо, две бензозаправки достанем, — заверил Чижеев.
Но даже более щедрые обещания не могли бы задобрить расчетливого инженера. Горючего он так и не дал.
Чтобы взбодрить приунывших от скупости Калужского друзей, Тремихач решил показать им пещерный ход на сушу.
Увидев перед туннелем разбитую в куски крепкую скалу, Чижеев удивился:
— Как это вы вдвоем пробили такую стенку?
— За нас аммонал и математика Николая Дементьевича работали, — ответил, посмеиваясь, Тремихач. — Калужский так наловчился действовать, что у него аммонал строгает камни, как рубанок. И, главное, без грохота, почти шепотом. Круглый стол, который красуется посередине жилой площади, — это тоже работа Николая Дементьевича.
У выхода из подземелья Калужский показал морякам небольшие отверстия, проделанные буравом между слоями известняковых пород.
— Вот здесь в случае опасности у нас произойдет завал. В эти шестьдесят три отверстия будут заложены небольшие заряды взрывчатки, соединенные одной нитью. Обломки породы сползут вниз и закроют туннель.
— Тут у нас лежат заряды, — указал он на папиросного вида длинные трубочки, сложенные в нише. — Если всю эту взрывчатку сложить в одно место, получится шашка величиной с Восьмеркинский кулак. При взрыве такая шашка в одну десятитысячную долю секунды превратится в тысячу литров свирепейшего газа. Удар мгновенно, расширившихся газов может разнести в пыль солидную скалу. Но ведь вы знаете, что паровой молот, который плющит в блин стальную болванку, в руках опытного мастера аккуратнейшим образом раскалывает орех. Скорлупа лопается, а ядрышко остается целым. Паровым молотом можно захлопнуть и крышку карманных часов, не раздавив стекла, — есть такие фокусники. Опытный подрывник может взорвать печь в той комнате, где вы будете спокойно пить чай. Для этого он, конечно, исследует сцепление кирпича, произведет довольно сложные математические расчеты и уложит не один заряд, а десятка два небольших зарядиков. Каждый отдельный заряд не причинит вреда печке, он даже не расколет кирпича, а все они, взорванные вместе, тряхнут так, что рассыплется глина, скрепляющая кирпич, и печь, словно чихнув, рухнет.
Друзья вышли на поверхность земли и очутились в загроможденном камнями рву, по склонам которого росли кустарники «держидерева», шиповника и дикого винограда. Дальше виднелись невысокие сосны с пышной хвоей.
— Ого! Какая у вас маскировка! — воскликнул, озирая местность, Чижеев. — Гитлеровцы не скоро проход найдут.
На следующий день Восьмеркин с Тремихачем занялись ловлей рыбы со шлюпки у выхода из пещеры. Нина готовила обед. А Калужский с Чижеевым приготовили сорок литров горючей смеси и залили ее в баки «Дельфина».
После обеда Николай Дементьевич, засветив «летучую мышь», уселся за свой стол вести какие-то записи. Восьмеркин с Тремихачем улеглись отдыхать. Чижеев с Ниной могли побыть наедине. Они пробрались на наблюдательную площадку.
Тесно прижавшись друг к другу, моряк и девушка, словно зачарованные, смотрели на золотистые тени, то вспыхивавшие, то погасавшие на западе. Там небо обволакивалось перистыми облаками и сиреневым маревом. Потом сразу сбежали все багровые отблески, и море стало темным. От этого и ветер словно притих, и чайки куда-то исчезли. Только где-то в стороне морской прибой перекатывал гальку, словно свинцовую дробь. Но этот неумолчный шорох моря до того был привычен, что он точно и не нарушал тишины.
Вдруг что-то черное и большое вынырнуло из глубины в какой-нибудь сотне метров от пещеры и со слабым всплеском исчезло. А через секунду или две на гладкой поверхности моря будто показался край черного колеса с лопастями, прокатился под водой и скрылся. Затем сразу появилось три таких колеса. За ними еще и еще… Казалось, что под водой заработали какие-то странные мельницы.
— Дельфины на охоту вышли, — сказала Нина. — Они иногда в нашу пещерную речку заскакивают, рыбой поживиться. Мы за все время штук двадцать убили.
— Жаль их бить, — сказал Сеня. — Веселые животные. Другой раз в море никого не встретишь, только дельфины и порадуют. Люблю смотреть, как они ухарски носятся и кувыркаются прямо под форштевнем.
Поздно вечером в пещере раздался звонок.
— Витя пришел, — сказал Николай Дементьевич и, захватив автомат, пошел к выходу.
Вскоре он вернулся с запыленным и уставшим парнишкой, принесшим письмо от Кати.
Тремихач молча прочел это письмо перед фонарем и, скрывая волнение, попытался свернуть шесть тонких листков в первоначальное положение, но не смог: пальцы будто стали чужими.
Письмо было таким, что могло возмутить и наполнить болью любое русское сердце. Боясь, как бы содержание этого письма не натолкнуло моряков на необдуманные поступки, Виктор Михайлович попытался пересказать его своими словами. Но этим лишь вызвал недоверие к себе.
Одно только сознание того, что мичман с салажонком живы, что их ждет мучительная смерть, так взволновало Восьмеркина с Чижеевым, что они отказались от ужина и не могли говорить ни о чем другом, кроме как о спасении товарищей. Полагая, что Тремихач скрыл самое важное, они упрямо настаивали: