В открытом море
Шрифт:
Скала рассыпалась в щебень, и перед исследователями открылось русло реки, похожее на туннель. Старики зажгли факел, захватили с собой автомат, взрывчатку и, согнувшись, по колено в воде, двинулись вперед.
Тоннель круто сворачивал на северо-восток. Исследователи зажгли еще один факел и, где ползком, где в полный рост, стали продвигаться дальше. Вдруг впереди послышалось ворчание. Тремихач увидел в колеблющемся свете факела двух небольших рыжеватых псов с оскаленными зубами.
Он дал по ним очередь из автомата, псы исчезли.
– Горные шакалы, – определил
И правда, метров через тридцать был найден лаз, выходивший в каменистый ров, заросший колючим кустарником.
Тремихача это открытие привело в воинственный раж.
– Теперь мы сами будем нападать на немецкие обозы и снабжать других боеприпасами.
Но первый же набег на приморское шоссе несколько охладил его пыл. Ему с Калужским, правда, удалось подорвать гранатами две грузовые немецкие машины, но воспользоваться трофеями они не сумели. У стариков не хватило сил и ловкости, чтобы своевременно спуститься со скалы вниз. К оккупантам подоспела помощь, и два храбрых вояки с трудом спаслись.
Бег по пересеченной местности измотал перетруженные сердца стариков. После вылазки они два дня отлеживались и покорно выслушивали весьма нелестные отзывы Нины о своем поведении.
Появление Восьмеркина с Чижеевым могло все изменить. Возбужденный Тремихач уже заносчиво поглядывал на дочь и, расхаживая по пещерной площадке с заложенными за спину руками, строил почти фантастические планы побед на суше и на море.
А моряки все не просыпались. Они что-то бормотали во сне, дружно всхрапывали и посвистывали носами. Тремихач, нетерпеливо ждавший их пробуждения, в конце концов не выдержал и, не обращая внимания на уговоры дочери, принялся тормошить Восьмеркина.
Разоспавшийся исполин чуть не закатил ему затрещину, и только благодаря своему опыту тренер успел увернуться, перехватить запястье моряка и так нажать на пальцы, что тот мгновенно проснулся.
Степа минут пять протирал глаза и с изумлением оглядывал каменные стены пещеры и ее обитателей. Затем спросил:
– А где боцман Клецко?
Узнав, что о мичмане никому ничего не известно, что они с Чижеевым проспали почти сутки, Восьмеркин испуганно вскочил и приподнял за плечи приятеля.
– Очнись! Аврал! Сачкуем здесь, а мичман с Костей в плену… Проснись!..
Чижеев вскочил еще сонный, начал шарить рукой, разыскивая свои брюки и ботинки у незримого рундучка.
Нина так и покатилась со смеху.
– Сенечка, ты же не на корабле… Раскрой глаза, оглядись!
Услышав девичий голос, Чижеев замер, затем раскрыл глаза и, вскрикнув, бросился обнимать Ежика.
В радости и Нина забыла о присутствующих. Прильнув к Чижееву, она так горячо отвечала на его поцелуи, что Восьмеркин стыдливо отвернулся. Ему стало ясно, кого девушка ждала всю войну.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Из одежды у друзей сохранились лишь флотские ремни, тельняшки и трусы. Это привело обоих в уныние: где взять обмундирование по мерке? У Тремихача в запасе имелись только стеганые ватные куртки
На первое время Нина отдала Сене свой пестрый халатик, а для Восьмеркина отыскала в тряпье отцовские тренировочные брюки и резиновые сапоги. Делать было нечего, друзьям пришлось смириться с пещерным обмундированием.
– Добро, – сказал Сеня, – будем ходить как «пираты», пока не разденем каких-нибудь фашистов. Вот только для Восьмеркина найдем ли?
– Найдете, – заявила Нина. – Я одного дылду здесь видела, в очках он ходит.
– Спасибо, Ежик! – поблагодарил Восьмеркин, мрачнея.
– Прости, Степочка, дорогой, я не хотела обидеть. Ты ведь без очков и пропорциональный… совсем другой.
– В общем, понятно: я пропорциональный дылда, – с унынием сказал Восьмеркин.
Все было необычным здесь, в пещере. Рядом с сосульками сталактитов пристроились бойко стучавшие ходики, а ниже их к стене был приделан электрический звонок.
В нишах, прорубленных в известняках, были устроены обшитые досками каюты с крошечными печурками. В каюте, где обитала Нина, виднелась низенькая койка, по-девичьи застланная белым кружевным покрывалом. На обломке сталактитов стоял портрет Нининой матери и высокая хрустальная вазочка с засохшими ветками мимозы.
В глубине нового жилья черноморцев шумел водопад; его воды скатывались вниз к пристаньке и, шипя, уходили под низкий и черный свод в море.
На первой, довольно широкой площадке, метра на три вздымавшей над уровнем воды, кроме плитнякового стола, похожего на плоский гриб, в полумраке виднелся обтянутый клеенкой узкий и длинный деревянный стол. Над ним высились стеллажи с замысловатыми приборами и висел фонарь «летучая мышь». На клеенке стояли аптекарские весы, какие-то склянки, спиртовки и набор мензурок.
Невдалеке, почти в самом углу, из кирпичей, мраморовидного камня и глины был сложен странный очаг. С одной стороны он имел вид камина, а с другой – обычной кухонной плиты, на которой сейчас бурлила вода в кастрюле, шипело масло на сковородке и тоненько попискивал медный чайник. Приятное тепло распространялось вокруг.
«Вот тут я себе койку устрою, – деловито подумал Восьмеркин. – Около камбуза веселей будет».
В противоположной стороне были прорублены ступеньки крутого трапа на верхнюю площадку, уходящую вглубь пещеры за водопад. Там наверху помещались склады, рубка радиостанции и был проход на наблюдательную площадку.
Все это благоустройство, смешанное с дикостью пещерного века, привело Чижеева в восторг. Что же касается Восьмеркина, то он несколько оживился, только когда услышал приглашение к обеду и увидел на каменном столе миску с поджаристыми пончиками, плавленый сыр и копченую рыбу.
Он любил «бачковую тревогу» (так матросы называли сигнал к обеду) и за столом не уступал первенства даже самым резвым и опытным едокам из старослужащих.
Но в пещере за столом диктаторствовала медичка Нина. Она выставила друзьям по чашке пустого бульона и по блюдцу мелких сухарей и сказала: