В ожидании Романа

Душа Глафира

С пацанами не делился, не рассказывал ничего. Да и чего с пацанами связываться! У них на уме пиво, да сигареты, да гитара. А у Сереги – здоровый образ жизни, спорт. Ему не до глупостей.

Родители кое-как договорились друг с другом, развелись, разъехались. Маме с Серегой осталась квартира. Отцу – дача и машина. Отношения разладились окончательно. Мать вечно жаловалась Сереге на отца и на свою загубленную жизнь. Отец звонил крайне редко, и с сыном они практически не виделись...

Сергей жил своей жизнью – мечтами об альпинизме, удовлетворением, которое приносили удачные похищения, и воспоминаниями о Леночке из параллельного класса. За столько лет он так и не открыл ей своих чувств. Хотя мог бы... Тем более что часто они встречались глазами, и в ее взоре он видел вопрос. Не равнодушие, а именно вопрос и еще – готовность к разговору. Так ему казалось... Но не решался.

Когда первый раз

попал в горы, то «заболел» ими серьезно. «Заболел» – в смысле был покорен, восхищен... Но самое главное – чувство опасности, в котором он находился постоянно. Всегда внутренне в боевой схватке, всегда готовый к борьбе, к капризам погоды, к сюрпризам природы. Это настолько его организовывало, дисциплинировало и держало в напряжении, что покой и расслабление были лишь подготовкой к новому усилию над собой. И лишь в таком приподнятом состоянии боевой готовности он испытывал удовлетворение и кураж.

Что интересного в размеренности, в каждодневном, известном заранее расписании, в жизни по режиму? Что интересного в безопасности? В комфорте? Это расслабляет, дезорганизует, лишает острых ощущений. А без острых ощущений – разве жизнь?! Так, жалкое существование!

Однажды он все же решился подойти к Леночке. Они учились уже в выпускном классе и готовились к последнему звонку. Кто-то организовывал праздничную линейку, кто-то отвечал за поздравления учителям, родительский комитет собирал деньги на цветы, а Серега взялся пригласить ребят-альпинистов с гитарами, чтобы они устроили концерт, спели известные бардовские песни, что-то из Высоцкого.

Все волновались, носились по актовому залу, украшали сцену, передвигали стулья, репетировали речи и стихи. За кулисами Сергей и Лена случайно столкнулись, и оказалось, что они одни в этой комнате за сценой. Как они оказались рядом, никто из них не понял. Память Лены потом какими-то урывками возвращала ей некоторые мгновения того внезапного уединения. Вот она стоит, прижавшись к стене, а Серега – почти вплотную к ней. Вот у нее подкашиваются колени, и она начинает медленно сползать. Он подхватывает ее, прижимает к себе, держит крепко и смотрит в глаза. Вот он, одной рукой продолжая обнимать ее, другой запирает дверь гримерки на ключ и начинает ее целовать. Дальше она не помнит совсем. Потом вспоминает, как стучат в дверь, зовут их, ищут. Они не откликаются... Потом тишина актового зала, синяя темнота раннего весеннего вечера, Серегино могучее, сильное, трепетное тело и свои обессиленные руки, запрокинутая голова и небывалое чувство блаженства...

...Ну, вот. Вылетает их несколько человек. Все, как и он, мародеры. Так они себя, естественно, не называют. Работа. Ну, не стандартная, прямо скажем, однако, работа. В своем кругу они не очень-то озадачиваются определениями. У всех четкая специализация. Кто чем занимается... Из Москвы, как правило, летят группой, а там, на месте, рассредоточиваются. Работы в местах стихийного бедствия всегда много. Но это для одних бедствие, а для других... Есть же поговорка: «Кому война, а кому мать родна». Так это про них. Кто по магазинам, кто по квартирам. У одних экстремальные съемки, у других – фото и репортажи. Серега специализировался на золоте, деньгах и пластиковых картах. Его интересовали квартиры. Именно там – в полуразрушенных домах, в разоренных стихией городах, в покинутых жилищах – он обретал кайф. То есть для него – и в этом он признался себе уже давно – были важны даже не деньги, не само воровство как способ заработка, не удовлетворение каких-то нереализованных притязаний, а именно выброс адреналина, именно напряжение нервов до состояния звенящей струны, именно дрожь под коленками, которая неизбежно возникала и которую непременно надо было преодолеть...

Он работал один. Заходил в квартиру, цепко охватывал ее взглядом, почти безошибочно угадывая места хранения денег и драгоценностей. Брал не глядя, не считая, не перебирая. Пластиковые карты очень любил. Ему нравилось в них все – и тайна суммы, и миниатюрные размеры, и безболезненность провоза через таможню...

А дома, в Москве, вопросы использования этих карт у него были решены. В ближайшем крупном супермаркете одна из девушек-кассирш всегда принимала у него любые известные кредитки, не спрашивая паспорта и не сверяя подписи. Он, естественно, оплачивал ее услуги. И в паре больших универмагов он также смог наладить подобные отношения. Всех все устраивало. Карт у него за это время скопилось колоссальное количество: он часто работал за границей, а там очень в ходу безналичные расчеты. Радовало и то, что на многих из них деньги не кончались. Какие-то карты быстро закрывались. Значит, хозяева, вернувшись в свои дома и обнаружив пропажу, блокировали финансовые операции. Такие он выбрасывал. А про другие хозяева

либо забывали, либо их уже не было в живых. А он пользовался. Так что карточки Серега любил и подумывал, не перейти ли ему на охоту только за ними. Однако пока продолжал брать и другие материальные ценности. Как правило, ребята-ювелиры – так он их называл – ждали его в аэропорту в день возвращения. Сев в машину, они бегло оценивали добычу, сразу платили наличными и исчезали. Крупные камни Серега отдавал неохотно, пытаясь оставлять у себя бриллианты. Но в последнее время само по себе золото ценилось все меньше и именно камни интересовали ювелиров. Поэтому или отдавать все, или вообще этим не заниматься. Серега, как правило, отдавал. Хотя оставлял у себя иной раз часы дорогие и серьезные украшения. Но ни носить, ни дарить их не мог. Всегда чувствовал какую-то неприятную волну, какой-то негатив, тяжесть... Ну, казалось бы, подумаешь, часы. Какая разница, кто носит? А вот надевал и ощущал такой дискомфорт, такой разлад во всем теле, что избавление приходило только тогда, когда снимал. Выходит, какой смысл оставлять? Все равно не носит, не дарит, не использует. Пробовал сам продавать. Но тогда ведь ж надо по ломбардам, по скупкам, по комиссионкам таскаться, что совсем не по его части. Это ему никакого адреналина не добавляет. Значит, и незачем. Так и лежало все непроданное богатство никчемным грузом...

После школы Серега, не долго думая, пошел в армию. Решение это было для него совершенно логичным и органичным. Себя проверить, силу свою физическую приумножить, повысить мощь боевого духа. Он и в армии держался особняком. Очень был избирателен в приятелях, в основном весь в себе, не очень-то разговорчив, не очень открыт. Как правило, серьезен, задумчив и внутренне сосредоточен.

Его уважали за отвагу, смелость и бесстрашие. Причем он не бравировал этими качествами, не выставлял их напоказ, не кичился. Просто он таким был. Просто казался намного старше и опытнее своих сверстников. Его считали зрелым мужчиной уже в двадцать лет.

А после армии – горы, скалолазание. Никакой учебы, никаких институтов. Работать устроился промышленным альпинистом. Это работа на высоте. Рекламу установить на крышах домов, окна помыть на верхних этажах офисов или пентхаусов. Правда, поначалу-то и понятий таких не было – «офис», «пентхаус». Понятий-то, может, и не было, а высотных домов без балконов – сколько угодно. И труд таких специалистов всегда ценился и высоко оплачивался.

Работа радовала. Наверное, это была единственно возможная работа для него. Ну, где еще можно так прекрасно совместить все необходимые условия? Разве только устроиться пожарником! Тоже, кстати, вариант. Но там все-таки работа командой в основном. А мыть окна на высоте можно и одному. Ну, в крайнем случае, с напарником. Благодать!

...В этот раз вылетали далеко. Надолго Серега уезжать не любил.

Пары дней вполне достаточно. Тем более что там, куда летели, почти все население готовилось к эвакуации и ходить по квартирам можно будет беспрепятственно. Он и за день столько наработает! Увезти бы только... Ребята, наверное, подольше останутся. У них свои задачи. Им надо фильм снимать. Это занимает больше времени. Хотя... как знать? Фильмы-то у них нестандартные. Может, быстрее справятся.

Серега не разделял некоторых пристрастий своих сотоварищей. Они снимали такие вещи, которые Серега при всей его тяге к экстриму, смотреть не мог. Сцены страданий людей, их беспомощность, слезы... Некоторые специализировались на насилии. То есть на реальном насилии. Под заказ. Или просто как жуткий документальный фильм. На продажу. Даже Сереге это казалось верхом цинизма. В городах, терпящих бедствие, издеваться над беспомощными людьми, нуждающимися в помощи... Нет, он не дружил с такими и не общался. Только по необходимости.

Перелет предстоял долгий. Сергей невольно задумался о себе, о своей жизни. Со стороны как бы попытался посмотреть на себя. И что? Сам себя он вполне устраивал. Более того. Серега пришел к выводу, что он человек честный и даже счастливый. Ведь если посмотреть отвлеченно, то он себе никогда не изменял. Никогда! Не считая того случая в школе, когда, дурак, смеялся над Леночкой... Да, не считая того единственного раза. А так, всю жизнь он занимается любимым делом. У него отличная работа. У него классное хобби. Ну, а как еще назвать эти вылазки? Он по-прежнему не считал это преступлением. В чем преступление? Ни у кого ничего не отнимает. Двери не взламывает. Разбои не устраивает. Берет то, что само просится в руки. Муки совести? Нет, такого не было. А как насчет того, что нехорошо брать чужое? Ха-ха-ха! Это вообще детский сад! Может, у нас общество очень честное? Может, у нас налоги платят реальные? Может, кругом все святые и безгрешные? Еще раз: ха-ха-ха! Так что не надо ни о морали, ни о нравственности!