В ожидании зимы
Шрифт:
– Ладно, сама сготовлю, – согласилась Млада, скидывая мокрую одежду. – Ощипать надо, пока тёплый…
Предоставив ей самой возиться с птицей, Дарёна поднялась наверх, села к рукодельному столику, прижала к себе детскую постельку и замерла. Остро-горькие позывы к слезам время от времени накатывали на неё, и она, устроив голову на подушечке, тихо вздрагивала в глухом, сумрачном одиночестве. Хотелось сжаться в комочек от обступившей её со всех сторон тоски. Она понимала, что запрещать чёрной кошке охотиться – всё равно что выкинуть рыбу на сушу; охота была у Млады в крови, но следовало отдать
…Шагов Млады она не услышала, поэтому вздрогнула, ощутив тепло её дыхания на своей щеке. Подхватив Дарёну на руки, женщина-кошка уселась на её место у столика, а её саму усадила к себе на колени.
– Не стала я возиться с птицей: раз ты её есть отказалась, то и мне она ни к чему… Отнесла матушке Крылинке, пусть они съедят. – Помолчав, Млада нежно ткнулась губами Дарёне в шею и смешливо мурлыкнула: – Заодно и узнала, что с тобою такое… Ну, и чего мы молчим, м? Подушечки набиваем, а сами словно воды в рот набрали?
По-другому Дарёна представляла себе всё это. Она думала, что будет волнующе, с бурей чувств, ослепительно и оглушительно, а вышло… вот так.
– Я сама только сегодня узнала. Собиралась сказать, как только ты придёшь домой, – шмыгнула она носом. – А тут… эти лебеди…
Млада прижала её к себе крепче, словно стремясь укутать в свои объятия потеплее.
– Прости, – щекотно дохнула она Дарёне на ухо. – Прости, ежели огорчила тебя… Я больше не стану на лебедей охотиться, обещаю. Слово даю. Веришь?
Дарёна только кивнула в сгущающемся сумраке и обняла Младу за шею, привычно запустив пальцы ей в кудри.
– Не сердишься? – спросила та, пытливо ловя её взгляд. – Потому что ежели сердишься, я ведь места себе не найду, пока не простишь.
– Нет, не сержусь. – Дарёна прильнула щекой к щеке своей супруги, а внутри у неё наконец-то разливалось тепло, которое прогоняло то убийственное, отгораживающее от мира вселенское одиночество.
– Ты моя горлинка… – Поцелуй в висок – и Млада решительно подхватила Дарёну на руки снова. – Давай-ка на отдых устраиваться, поздно уж.
Только в раннем детстве Дарёну так заботливо укладывали в постель, когда она, сморённая посреди весёлой игры всевластным сном, оказывалась не в состоянии добраться до опочивальни и раздеться сама. Сильные руки Млады умели быть нежнее матушкиных, когда освобождали Дарёну от одежды и расчёсывали волосы, обмывали ей в тазике ноги и взбивали подушки, чтоб было мягче лежать.
– Я скоро приду, лада. Помоюсь быстренько… Баню топить не буду – ополоснусь и так.
– Воду бери из большой бочки… Она на солнце за день нагрелась, – посоветовала Дарёна.
– Угу. – Чмок в губы, и Млада выскользнула из дома.
Оставшись одна, Дарёна растянулась в постели. Ох и денёк… Тело гудело от усталости и жаждало сна, а вот живот и не думал угомониться – снова требовательно забурчал, лёгким жжением давая знать, что хотел бы наполниться. И он был в своём праве: Дарёна от переживаний из-за лебедей так и не поужинала.
На кухонном столе обнаружились гостинцы: крынка свежего молока, медовый калач, пирожки с рыбой и кисель с мочёной клюквой. Матушка Крылинка неустанно подкармливала их с Младой, хотя Дарёна и сама прилично умела готовить, да и съестных припасов у них всегда было вдосталь. Наверно, в глазах этой доброй женщины они обе оставались детьми, нуждающимися в заботе… Как бы то ни было, сейчас гостинцы пришлись Дарёне весьма кстати. Сначала она навернула пирожков с рыбой, заедая их киселём, потом налила миску молока и накрошила туда калач…
Руки Млады опустились ей на плечи, и Дарёна, вздрогнув, икнула.
– Кушай, кушай, – с мягким смешком мурлыкнула женщина-кошка. – Ты теперь не только себя кормишь, лада.
*
Лето только начинало раскрывать земле свои объятия, а потому ещё не успело отдать всех своих сокровищ; увы, Дарёна не могла заставить смородиновые кусты поднатужиться и за одну ночь превратить зелёные ягодки в чёрные. На вишне едва виднелись крошечные завязи, до созревания которых был ещё целый месяц, а малина пока лишь выпустила скромные и мелкие цветочки.
– Ягод хочу, – хныкала Дарёна, уткнувшись в плечо Млады. – Так хочу, что они мне даже ночами снятся!
– Где ж я тебе их возьму, горлинка? – разводила та руками. – Не созрели ещё, сама видишь… Кушай пока клюкву и бруснику мочёную, а там и свежий урожай подоспеет.
– Не хочу прошлогодней клюквы, – вздыхая, кривилась Дарёна. – Сладкой ягоды хочу… Малины.
– Ладушка, будет тебе и малина, и смородина, и вишня – всё будет, – терпеливо утешала женщина-кошка. – Всему есть своё назначенное время у природы, против неё не попрёшь.
Умом Дарёна это понимала, но внутри у неё сидел кто-то очень требовательный и прихотливый, и для него не имели значения время суток, время года и законы природы. Если он чего-то хотел, следовало ему это непременно дать, а все попытки договориться приводили к дурному настроению и такому же самочувствию.
– Это не ты привередничаешь, это дитя просит, – объясняла матушка Крылинка, гораздо более опытная в таких делах, нежели Дарёна. – Кушай всё, чего хочется. Сад наш – вот он, и всё, что в нём растёт – твоё. Приходи, рви и кушай, даже не спрашивая. – Она широким движением руки обвела окрест, стоя под самой большой и старой яблоней, на которой зеленели ещё совсем крошечные плоды. – А ежели у нас чего-то не сыщется, что тебе по вкусу – в любом другом саду можешь попросить, и никто тебе не откажет. Скажи только, что ребёночка ждёшь – и всё тебе дадут, досыта накормят.
– Как это? – удивилась Дарёна.
Это был обычай Белых гор: беременной женщине позволялось и прощалось всё. По неписаному правилу её оберегали, оказывали помощь, удовлетворяли её желания и прихоти, которые считались потребностями растущего внутри неё ребёнка. Но начало лета есть начало лета, и свежих ягод, по которым так страдала Дарёна, взять было пока негде. Оставалась только набившая оскомину клюква прошлогоднего урожая, хранившаяся в бочонках с водой, но на неё Дарёна уже смотреть не могла. Ей хотелось чего-то эдакого… Такого… А какого – она сама толком ещё не поняла.