В ожидании зимы

Инош Алана

– Что ж, передай княжне нашу благодарность, – ответила Млада. Холодным дыханием седых вершин повеяло от её голоса, а брови мрачно нависли над глазами, снова придав ей поразительное сходство с Твердяной.

Ярена ещё раз поклонилась и, не задерживаясь долее, шагнула в проход.

За неприступным блеском снежных шапок скрывалась спокойная мудрость, непоколебимая, как сами Белые горы: Дарёна всегда чувствовала её, когда устремляла взгляд в затянутую голубой дымкой даль, что лежала за Синим Яхонтом. Она не знала, могли ли горы увидеть её улыбку и почувствовать тепло, но в том, что всё это увидит и почувствует её супруга, сомневаться не приходилось.

–

Ты же веришь мне? – с робко дрогнувшей в голосе надеждой спросила она.

Млада не спешила с ответом. Попробовав одну ягоду из лукошка, она хмыкнула. А Дарёна, подняв корзинку за ручку, сказала со светлой и твёрдой уверенностью, спустившейся ей на сердце с заоблачной вышины:

– Я скоро. Только отдам ягоды Светолике и вернусь.

– Нехорошо обижать дарителя, отказываясь от подарка, – двинула бровью чернокудрая женщина-кошка.

– Не всегда приходится делать так, как нам велят обычаи, – ответила девушка. – Я поступлю так, как велит мне сердце.

Шагнув в проход, она словно попала в свой вчерашний сон: солнечное шелестящее пространство сада было полно детского гомона. Дарёну чуть не сбили с ног две девочки-кошки, затеявшие беготню среди деревьев, и несколько ягодок просыпалось из качнувшегося лукошка.

– Вроде кошки, а носитесь, как кони, – не удержалась Дарёна от замечания.

– Гы-ы, – осклабились те в клыкастых улыбках и помчались дальше.

Под множеством рвущих рук урожай с веток перекочёвывал в корзины. Взрослые собирали ягоды со смехом, шутками и песнями; дети постарше им усердно помогали, то и дело отправляя попутно в рот ягодку-другую, а малыши лишь веселились и ели. В точности как во сне, толпа ребятишек окружила княжну Светолику, которая им что-то живо рассказывала, сопровождая свою речь выразительными движениями рук. Дарёне показалось, что в пальцах она сжимала прозрачный кусочек льда, обточенный в виде круга и выпуклый с одной стороны.

– …Стекло собирает солнечные лучи в одну точку, и точка эта столь горяча, что ею даже можно костёр развести! Ежели изогнутые стёкла вставить в трубку определённым образом, получится труба дальнего видения – как та, что стоит у меня на башне с часами. А коли вставить стёкла по-другому, можно, напротив, рассматривать даже пылинки… Они будут выглядеть величиною с небольшого жучка!

Заметив приближение Дарёны, Светолика смолкла; улыбка медленно таяла на её губах, пока не осталась лишь в глубине глаз в виде тёплых, по-вечернему задумчивых искорок.

– Я думала, ты уже не придёшь, вот и послала тебе корзинку черешен.

– Благодарю тебя за гостинец, госпожа, но принять его я не могу, – пробормотала Дарёна.

Под светом этих искорок её решимость предательски слабела, но она нашла способ и избавиться от лукошка, и отвлечь от себя пристальное внимание дюжины любопытных глаз.

– Кому черешни? А ну, налетай! – весело воскликнула она, протягивая корзинку детям.

Уловка удалась: лукошко тут же пошло по рукам, и ягоды из него начали убывать с огромной скоростью, исчезая в ребячьих ртах. «Тьфу, тьфу, тьфу», – летели в разные стороны косточки. А искорки в глазах княжны грустно померкли.

– Прости, госпожа, – тихо сказала Дарёна. – Не серчай. Пойми меня: в супружестве я состою и не могу принимать от тебя подарков, не огорчая этим мою супругу и не подрывая её доверие ко мне. Ещё раз прими мою благодарность за вчерашний день… Прощай, не поминай лихом.

Она вложила руку в протянутую ладонь Светолики, несколько мгновений впитывала её тепло, а потом, преодолевая пожатие, мягко, но решительно высвободила.

Домой она вернулась с успокоившимся, лёгким сердцем, но, к своему удивлению, не обнаружила там Млады. Оружие и снаряжение женщины-кошки было на месте, а самой её и след простыл, только лёгкий призрак печали висел в смолисто-сосновом воздухе. Опустившись на ступеньки и спрятав лицо в ладонях, Дарёна заплакала, сама не зная отчего. Всхлипы вырывались горькими толчками, а в ушах звенело, словно где-то в горах разбивались прекрасные ледяные фигурки…

– Лада, что стряслось? Отчего ты тут плачешь? Она тебя обидела?! – услышала она родной голос, полный тревоги.

Все разбитые фигурки растаяли от облегчения, тёплой волной накрывшего Дарёну. Она со смехом прильнула к щеке Млады своею.

– Никто меня не обидел, просто я вернулась, а тебя нет…

Только сейчас она увидела, что женщина-кошка пришла не с пустыми руками: на коленях у Дарёны оказался берестяной туесок, с горкой наполненный отборными черешнями карминно-красного цвета. Капельки воды хрустально блестели на них, а волосы и рубашка Млады были сырыми, словно она где-то попала под дождь.

– Надо было мне сразу про них вспомнить, когда ты ягод захотела, – усмехнулась она, щекоча губами висок Дарёны.

– Откуда они? – изумилась та.

– Издалека, – кратко ответила Млада. – Не с Белых гор. Кушай, горлинка… А захочешь – ещё принесу. Их там ещё много.

12. Воронка в небе. Смертельное оружие и погружение под лёд

Неподвижная, бесстрастная луна озаряла холодным тусклым серебром своего света кривые голые ветви деревьев и ледяную гладь замёрзшего болота. Морозный покой этого места заключал попавшую в него душу под звенящий купол молчания, ночь мерцала колючими искорками мёртвых глазниц; некому было протянуть руку помощи провалившемуся под лёд человеку, который окоченевшими скрюченными пальцами пытался найти хоть какую-нибудь опору, чтобы уцепиться и выбраться. Тщетно. Намокшая одежда сковывала тело обжигающе холодным панцирем и тянула вниз, а обломки льда вставали дыбом и переворачивались при попытке за них ухватиться. Мороз пускал свои мертвящие ростки меж рёбрами человека, пробираясь к загнанно стучавшему сердцу…

Лунный свет блеснул на перстне-печатке, озарив раскинутые крылья изображённого на нём ворона. Рука безнадёжно искала, за что бы схватиться, но везде был скользкий, коварный лёд, лишь с виду казавшийся прочным. Выпученные глаза, полные ужаса и отчаяния, судорожно хватающий воздух рот, тёмная щетина на бритом подбородке, налипшие на лоб мокрые пряди волос – таким луна увидела лицо владыки Воронецких земель, князя Вранокрыла.

Мёртвые топи хранили столь же мёртвое, зимнее молчание.

Обрывки памяти реяли в схваченной инеем тишине, как чёрные ошмётки пожара.

*

Всю дорогу Вранокрыл провёл в холодном оцепенении. Сознание билось, как птица в клетке, в неподвижном теле, у которого, казалось, даже кровоток остановился… Голод и жажда стали призрачными воспоминаниями, прочие телесные нужды словно застыли от одного взгляда Марушиного пса по имени Вук.

Время затерялось где-то в тучах, застилавших луну. Сколько дней бежали звери, впряжённые в колымагу? Может, сотню, а может, и один. Днём движение останавливалось, и псы прятались: видно, их глаза не выносили яркого света. Потом князя выволокли наружу и набросили на голову мешок, и чёрная пустота проглотила его тело, сердце и душу.