В пасти дракона
Шрифт:
Лена весело засмеялась в ответ.
– И трусиха же вы, мамочка! – говорила она. – Я не понимаю, чего там бояться. Посмотрите, сколько офицеров живёт в нашем посольстве, а матросики наши, а казаки? Да разве дадут они кого в обиду? Полно, подумайте!..
– Всё бы лучше, если бы ты дома осталась. На душе покойнее было бы.
Но Лена и не думала слушаться матери.
Надев бальное платье, она уселась в паланкин, носильщикам которого было заранее сказано, куда отнести молодую девушку. Садясь, Лена не заметила, что оба молодца как-то странно переглянулись между собой. Да если бы и заметила,
Жара и мерное покачивание паланкина так убаюкали девушку, что она задремала. Ей казалось странным, что несут её дольше, чем это следовало по расчёту времени, но вместе с тем овладевшая истома мешала ей сделать движение рукой, чтобы отодвинуть занавеску и взглянуть на дорогу. Вдруг паланкин как-то странно заколыхался. Толчки следовали за толчками. Девушка сразу вышла из состояния апатии и быстрым движением раскрыла оконные дверцы. Она увидела вокруг себя совершенно незнакомое место. Не на улице посольского городка был теперь паланкин, а в каком-то тенистом большом саду, которого Лена никогда прежде не видела.
– Где я? Куда вы занесли меня? – в страшном испуге закричала она, тщетно стараясь отворить двери.
Но это не удалось ей. Дверцы паланкина оказались крепко заперты снаружи.
– Отворите же, выпустите меня! Где я? Как вы смели отнести меня не туда, куда приказано вам! – кричала Лена, всеми силами стараясь вырваться из паланкина.
Вдруг одна из дверец распахнулась, будто кто-то отпер её. Инстинктивно девушка кинулась в неё и очутилась в каком-то здании, тускло освещённом через маленькие окна под крышей. На одно мгновение Лена остановилась в недоумении, не зная, что ей делать. Потом она оглянулась, рассчитывая увидеть дверь, через которую она попала из паланкина в свою нежданную тюрьму. Но двери уже видно не было… Её успели бесшумно затворить, и Лена поняла, что она находится в плену, тяжёлом своей неизвестностью столько же, сколько и неожиданностью. Девушка в отчаянии громко рыдала, не надеясь даже, что её рыдания будут кем-либо услышаны.
– Не плачьте, Елена, успокойтесь! – прозвучал вдруг среди мрака чей-то голос, показавшийся, однако, знакомым. – Вы здесь в полной безопасности!
Лена вздрогнула от неожиданности.
– Кто говорит это? – воскликнула она. – Кто здесь?
– Верный друг!
– Если это так, то пусть он выпустит меня.
– Нет, пока это невозможно! Вы должны остаться здесь ради вашей же безопасности.
В сумраке откуда-то выступила фигура. Глаза Лены уже привыкли к полутьме, и она сейчас же узнала, кто это.
– Вань-Цзы! – вскричала она. – Это вы!
– Я, дорогая Елена!
Вань-Цзы – это действительно был он – подошёл к Кочеровой совсем близко, и девушка могла теперь даже разглядеть его грустную улыбку.
– Не сердитесь на меня, Елена, – говорил молодой китаец. – Вы, конечно, негодуете на меня за то, что я лишил вас возможности веселиться на французском балу. Но я сделал это только по необходимости.
– Это не необходимость, а насилие!
Вань-Цзы покачал головой.
– Когда не действуют убеждения, только и остаётся прибегнуть к силе! – заметил он. – Так гласит мудрость, которой много веков.
– Вы не смели так поступать! Выпустите меня сейчас же! Я буду жаловаться
– Вы, Елена, не пленница здесь, а дорогая гостья. Никто не осмелится причинить вам вред… Но вы устали. Прошу вас, сядьте. Сейчас я освещу этот уголок.
Вань-Цзы сделал шаг к стене, и сейчас же вся комната оказалась залитой потоками электрического света. Лена осмотрелась по сторонам. Комната, где находились она и Вань-Цзы, была большая, высокая и обставленная на европейский лад. Обычного в китайских гостиных канга не было. Вдоль стен стояли европейские стулья, диван, стол. На стенах висели картины европейских художников. Всё было очень просто, но в самой этой простоте сказывался вкус.
– Где я? – повторила девушка.
– Вы у меня, Елена!
– Но скажите же мне, ради бога, что всё это значит? Я не хочу думать, чтобы вы, Вань-Цзы, с какими-нибудь целями решились прибегнуть к грубому насилию…
– У меня была одна только цель, Елена: сохранить вас в полной безопасности. И теперь я уверен, что это мне вполне удастся.
– Но что же мне может грозить?
– Может быть, смерть, а может быть, и худшее для женщины, чем смерть.
– Но что же? Оставьте загадки!
– Сядьте, Елена, и успокойтесь прежде всего! Дайте мне вашу руку, дайте смело, потому что моя рука – рука друга. Прошу вас, забудьте хотя бы на миг ваше негодование и уверьтесь, что вы здесь не пленница, а желанная гостья!
Голос Вань-Цзы звучал с такой искренностью, что Лена невольно поддалась его обаянию. В самом деле, чего ей было бояться этого человека, который – Лена это знала чутьём женщины – любит её более всего на свете, который всегда был с нею и с её семейством почтителен и деликатен. Если он поступил так, стало быть, имел для этого веские основания.
– Я верю вам, Вань-Цзы, – кивнула после минутного колебания девушка. – Но вы, наконец, должны раскрыть мне все свои тайны.
– Теперь я, пожалуй, могу сделать это, не подвергая вас опасности. Прошу вас! Садитесь здесь. Осмотритесь кругом. Может быть, вам придётся пробыть в этих стенах очень долго!
– Вы опять пугаете меня!
– Я предупреждаю вас только, что некоторое время вам, возможно, придётся побыть под моим кровом. Но верьте, что скорее погибну я, чем допущу, чтобы хоть один волосок упал с вашей головы.
– Опять таинственные угрозы, опять загадки!
– Вы хотите разгадать их? Прислушайтесь…
12. Китайский патриот
Какой-то отдалённый неясный гул донёсся до слуха Лены. Казалось, это был рёв какого-то тысячеголового стада разъярённых и неожиданно очутившихся на свободе диких зверей. Голоса, что-то неистово кричавшие, сливались в один хаос звуков, и гул их всё рос и рос, то удаляясь, то приближаясь к тому дому, где была молодая девушка. Это было что-то похожее на прибой внезапно взбушевавшегося моря, выбрасывавшего свои горы-валы на прибрежные утёсы и разбивавшегося о них. Лена слушала несколько минут, не давая себе отчёта, что это такое. Однако инстинкт уже подсказал ей, что в этом рёве десятка тысяч голосов таится что-то несомненно ужасное, грозящее опасностью смертельной и ничем неотвратимой.