В пекло по собственной воле
Шрифт:
Глава вторая
Когда я вынырнула рядом с темным пятном корпуса «Посейдона», я буквально не узнала того моря, которое я видела только что, перед погружением. Вокруг значительно потемнело, серые клочковатые облака, застилавшие небо сплошной пеленой, сбились в кучки, потемнели и мчались над водой с устрашающей скоростью. Волнение на море увеличилось, пена забивала лицо и мешала как следует рассмотреть, что происходит над поверхностью.
«Черт! Ветер поднялся! — подумала я, раздраженно ругнув метеорологов, будто они были виноваты в том, что ветер усилился. — Этого только не хватало. Через полчаса высотный ветер спустится вниз, и тогда здесь начнется такое веселое представление, что лучше на поверхность вообще не соваться».
Рядом со мной вынырнул Игорек и тоже принялся озираться на темное небо и мчащиеся по нему облака. С «Посейдона» увидели, что мы вынырнули, что-то закричали и замахали нам руками.
Я подплыла к площадке для погружений, которая то выныривала из воды на метр-полтора над моей головой, то погружалась в такт бортовой качке судна. Главное — не сунуться под нее, когда она начнет опускаться, — запросто можно себе что-нибудь сломать или проломить голову. Я выждала момент, когда стальная площадка опустилась вниз и коснулась воды, и ухватилась за поручень.
Меня поволокло вниз, под воду, я вновь нырнула вместе с поручнем, но из рук его не выпустила. Через пару секунд движение замедлилось и меня так же неудержимо поволокло кверху. Вместе с площадкой я выскочила наверх, с меня полетели брызги и струи воды. Нужно было торопиться, если я не хотела нырнуть еще раз.
Чья-то твердая и очень уверенная рука подхватила меня и выдернула вверх с начавшей уже следующее погружение площадки.
— Зазевалась, капитан Николаева! — крикнул мне в ухо знакомый голос, перекрикивая шум ветра и грохот волн. — Или купаться понравилось?
«Чугунков! — обрадовалась я, но тут же поникла: — Сейчас он меня спросит, намерена ли я выполнять его запрет на разработку агента ФСБ. Что я ему отвечу?.. Впрочем, сначала — люди, которые ждут нашей помощи. Все остальное — потом!»
— Там, — я показала рукой на волны с белыми гребешками пены, — спокойнее, чем здесь.
Я только что поднялась с места катастрофы на поверхность и самой ситуацией была поставлена в центр внимания. И Чугунков, и полковник, руководящий работами на «Посейдоне», и вообще все остальные ждали моего доклада о результатах погружения.
Кавээн помог мне снять акваланг, и, не снимая комбинезона, я прошла в кают-компанию, потому что на воздухе разговаривать можно было, только крича друг другу на ухо, если, конечно, такой способ общения можно назвать словом «разговаривать».
— Садись, Николаева, — приказал мне Чугунков. Как старший по званию, он мог распоряжаться ситуацией. — И рассказывай — что видела? Люди живы?
Я кивнула, принимая из рук Кавээна огромную чашку чая и делая большой глоток обжигающе горячего и до терпкости крепкого напитка.
— Нам удалось установить контакт с пассажирами самолета и принять от них сообщение, — сказала я, обращаясь к Чугункову. — Кто из них передал сообщение, выяснить не удалось. На борту самолета остались в живых пятнадцать человек. Самостоятельно выбраться они не смогут, двери заклинило в результате ударов о воду и дно. Трое погибли, местонахождение еще двоих установить не удалось, есть предположение, что один из пропавших — пилот, труп которого мы обнаружили в командной рубке. По сообщению пассажиров, воздуха у них осталось немного. Минимум — на полчаса, хотя сообщение не удалось принять полностью.
Чугунков тут же поднялся.
— Полковник Свиридов, немедленно начинайте спуск тамбур-трапа для эвакуации пассажиров, — сказал он. — Сколько человек вы можете поднять за один раз?
— Шестерых, — ответил Свиридов, вытянувшись по стойке «смирно», чем вызвал едва заметную усмешку генерала Чугункова. — Разрешите идти?
— Идите! — раздраженно ответил Чугунков и добавил ему в спину: — И не забудьте проследить, чтобы спасатели взяли кислородные баллоны для тех, кто останется в самолете. Когда вы будете присоединять свой тамбур-трап, из салона могут выйти остатки воздуха…
— Так точно, господин генерал! — Свиридов чуть каблуками не щелкнул, стремясь показать, что он все помнит и сделает все правильно. — Разрешите идти?
— Да идите, черт вас возьми! — уже не скрывая раздражения, заорал Чугунков и вновь всем корпусом повернулся ко мне.
— Менделеев жив или он среди тех трех погибших? — спросил он.
— Не знаю, — ответила я. — Акустический контакт с салоном самолета был очень слабым, неустойчивым. А времени — в обрез. Мы не имели права задерживаться, чтобы выяснять это.
— Конечно, — сказал, тяжело вздохнув, Чугунков. — Вы поступили правильно…
— Константин Иванович, — сказала я, увидев, что мы остались в кают-компании одни. — Я не все сообщила из того, что передали с самолета.
Чугунков внимательно посмотрел на меня.
— Ну, что еще там стряслось? — спросил он напряженным голосом.
— Причиной катастрофы послужил взрыв в носовом отсеке самолета, — ответила я. — Однако, насколько я знаю теорию авиационных катастроф, в носовой части просто нечему взрываться…
— Кроме взрывных устройств, — перебил меня Чугунков. — Ладно. Об этом мы с тобой пока даже рассуждать не можем. Придется ждать, когда поднимут пассажиров. Гадание на кофейной гуще — не наш метод.
Чугунков замолчал. Мы оба молча сидели за столом и пили — я чай, он — кофе. Чашки приходилось держать в руках, потому что бортовая качка усилилась и на столе чашка просто не удержалась бы.
Молчание не успокаивало, а скорее наоборот — раздражало меня.
«Ну, что ты молчишь? — молча обращалась я к Чугункову, изредка отрывая взгляд от своего стремящегося выплеснуться из чашки чая и поглядывая на генерала. — За друга своего переживаешь? Ну так отдал бы приказ этому Свиридову, чтобы тот в нарушение всех наших неписаных законов первым поднял на борт твоего Менделеева. Свиридов обязательно так и сделал бы — он, судя по всему, обожает лизать задницы начальству… Интересно мне, генерал, заглянуть в твою черепушку, о чем ты сейчас думаешь?»