В плену надежд
Шрифт:
Прижимаю Соню к себе. Она молчит, дрожит вся, холодная, как ледышка. Еще бы, стоять столько времени на морозе в одном легком платьице. Стаскиваю с себя теплую куртку, кутаю в нее Соню. Она не сопротивляется. Снова как безвольная кукла. Начинает всхлипывать.
— Тихо, тихо, — говорю я, глажу ее по голове, — пойдем отсюда.
— Зачем ты меня спас? Не надо было, — всхлипывает она.
— Надо, — твердо отрезаю я.
— Он все равно меня убьет. И тебя.
— Пусть попробует. Кишка тонка. Пойдем. Тебе согреться надо, — встаю сам
— Я домой не пойду. Там он за мной смотрит.
— Он в квартире? — не понимаю я.
Она отрицательно качает головой.
— Камера там, — намного понятнее не стало, но это все потом.
— Хорошо. Ко мне поедем.
— Не надо. Брось меня, иначе и тебе достанется. Ты не знаешь. Он страшный человек.
— Хватит меня бабайками пугать! — поддерживаю ее, помогаю идти, она спотыкается. С трудом доходим до двери. Баба Зина так и стоит здесь. Начинает причитать:
— Успел, голубчик, спас девочку. Как же ты милая? Чего ж это ты удумала.
— Тихо, баб Зина, — обрываю этот поток, — согреть ее надо, а к себе она идти не хочет. Беги, чайник ставь. Как раз с пирожными попьем.
— Ой, бегу, милок, бегу.
Соня сидит за столом на кухне у бабули. Та надела на нее теплые носки, укутала пуховым платком. Вид был бы забавный, если бы не пустой, потерянный взгляд. Бабка пытается отпаивать ее горячим чаем с какими-то травами, Соня послушно пьет, но больше никак не реагирует на ее причитания. Не нравится она мне. Совсем не нравится. Допивает чай, и я тащу ее к выходу.
— Я домой не пойду, — снова говорит она.
— Конечно, не пойдёшь. Ко мне поедем. Только советую тебе все же вернуться в квартиру и забрать документы и что тебе еще нужно, потому что больше я тебя сюда не пущу.
— Мне ничего не нужно, а документов у меня нет, — все также потерянно отвечает она.
— Как нет документов? — удивляюсь я.
— Вот так. Они у него, — вот сука. Даже документы у девчонки забрал.
— Понятно. Не парься. Восстановим твои документы, если надо будет. И вещи купим. Вообще не проблема.
— Не надо мне ничего. Не хочу.
— Так, все. Пойдем отсюда. Потом решим, чего хочу, а чего не хочу.
Привожу Соню домой. Она такая же. Делает все, что говорю, но на живую не похожа. Все тот же потерянный взгляд, кутается в мою куртку, не хочет снимать, даже когда мы в квартиру заходим. Наверное, никак не отогреется.
— Сейчас горячую ванну тебе сделаю, сразу тепло станет.
— Не надо. Не станет, — говорит она, проходит в гостиную и садится на диван. Поджимает ноги, укутывается в мою куртку с головой, ложится на маленькую подушку на самый край дивана. Как котенок, ей богу. Жалко ее, но что еще сказать, не знаю.
Подхожу ближе, сажусь рядом на корточки.
— Сонь, посмотри на меня, — прошу аккуратно. Она выглядывает из своего укрытия, смотрит обреченно, — все хорошо будет. Правда.
— Не будет. Надо было прыгать, — начинаю злиться.
— И что бы было тогда?
Она смотрит на меня с ужасом, начинает опять всхлипывать.
— Вот и не дай бог тебе такое увидеть! Смерть это страшно, от нее бежать надо, а не звать в гости.
— А если жить страшнее?
— Согласен. Иногда жить страшнее. Но ведь я тебе предлагаю помощь. Ты больше не одна. Я никому не позволю тебя обижать, — прикасаюсь ладонью к ее щеке, на которой темнеет синяк, смотрю в ее глаза и вижу в них такое, от чего хочется одновременно прижать к себе до боли и головой об стену треснуться, чтобы не смотрела так. С сомнением и восхищением.
— Зачем тебе это? — тихо спрашивает она.
— Сам не знаю, — отвечаю честно. Конечно, жалко ее, но глупо не признать, что она затрагивает во мне какие-то тайные струны, не стал бы я помогать любой другой, прошел бы мимо, а Соню бросить не могу. Как вспомню глаза ее ведьменские, голубые, полные боли и слез, в душе такая волна поднимается, что убить за нее готов. Не знаю, что это, почему и откуда, но думать об этом некогда. Это так, и я принял такое положение вещей быстрее, чем ожидал.
Глажу пальцем ее щеку, нежно, не хочу больно сделать, хватит, она итак натерпелась. Соня закрывает глаза, из них снова бегут слезы. Вытираю их, не могу смотреть, как она плачет. Сам не понимаю, как наклоняюсь к ней, и прижимаюсь губами к ее щеке, собираю губами слезы, вдыхаю ее аромат. Она снова замирает в моих руках, как испуганный заяц. Чувствую, что перестаёт дышать.
— Не бойся, — шепчу ей на ухо, — я не сделаю ничего, чего ты сама не захочешь.
— Делай. Я тебе теперь должна, — в душе поднимается волна гнева.
— В смысле, должна? Я у тебя что-то требовал?
— Нет. Но ты ведь этого хочешь?
— А ты? Ты этого хочешь?!
— Какая разница, я умереть хотела, а ты не дал. Теперь еще хуже будет. Он нас обоих убьет.
— Он, это Сомов Захар? — решаю уточнить, а то мало ли, а заодно подавить раздражение, рвущееся наружу. От одного его имени она вздрагивает и морщится, всхлипывает, кивает, подтверждая мои слова.
— Я уже узнал про него все. Он, конечно, тот еще мудак, но не Бог и не всесилен. Да и я не баба Зина. Спрячем тебя пока, а потом решим, как быть дальше.
— Он меня все равно найдет. Всегда находил.
— Не найдет. Успокойся. И не шугайся от меня! Я тебя не трону.
— Спасибо тебе! — шепчет она. — Для меня такого никто никогда не делал.
И снова этот восхищенный взгляд, смотрит и душу из меня тянет, а я на губы ее алые смотрю и хочу впиться в них поцелуем. Но останавливаю себя, понимаю, что права она. Не время сейчас, девчонка еще час назад готова была с жизнью расстаться, да и сейчас еще не очень-то ожила, а я к ней с поцелуями лезу. И правда можно подумать то, чего нет.