В подполье можно встретить только крыс…
Шрифт:
У Миколы с Раей была чудесная, очень светлая, маленькая двухкомнатная квартирка. В комнате, которую хозяева предоставили в наше распоряжение, висела картина (масло). На ней нарисован страшно покалеченный дуб. От вершины остались лишь несколько ветвей, но невысокий ствол выглядит очень крепким, хотя и на нем есть метка от грозы, покалечившей дуб. Почти посредине ствола, какая-то страшная сила вырвала кусок древесины, более мужской ладони. Рана уже, видимо, старая — вокруг образовался наплыв, а на дне — прозрачная пленка, нечто как бы заменяющее кору. Эта картина влекла мой взор. Как только я входил в комнату, то первым делом бросал взгляд на эту картину. В свободное время я мог долго сидеть и смотреть на нее. Что меня к ней привлекало, не знаю, но когда я на нее смотрел, то всегда видел
— Микола, а тот художник твою рану, случаем, не видел?
Как не видел. Он и рисовал с нее. Я ему позировал. Так все больше и больше раскрывался передо мной этот человек. Особенно в тех долгих беседах, которые мы вели, гуляя в лесу и в его стихах. Как живой встает он из этих бесед и стихов — умный, добрый, благородный. Воистину, мир опрокинулся. Было время, в тюрьмах сидели преступники. Есть там они, конечно, и теперь. Но почему же в тюрьме Микола и подобные ему? Кто мог осудить таких людей? Кто эти судьи? Бесспорно преступники — не заблуждающиеся, сознательно творящие зло. И лучше всего об этом свидетельствует то, что с первого послеарестного дня его пытают, добиваясь, «раскаяния», то есть, чтобы он свои стихи, свои выступления в защиту прав человека и за сбережение природы назвал преступлением, а преступления властей, душащих человеческую мысль, попирающих права человека, назвал добром. Но вот его ответ. Это стихотворное письмо, которое он прислал мне из Донецкой тюрьмы осенью 1977 года.
Микола РУДЕНКО
К П. Григоренко
Так просто все — напишешь покаянье.
Вот только что получишь в воздаянье
за пару фраз возврата во вчера?
Шумит в ручье прохладная вода,
деревья и цветы все в искорках росы,
и за окошком гомон детворы,
в озерах — рыба, птицы в небесах,
и сладость поцелуя на устах…
Так просто все!
Л ишь будешь ты не ты,
согбенный недугом кромешной пустоты,
иссохший телом, ясный взгляд потух.
Ты — только оболочка, а не дух.
Иди назад в свой кабинетный рай
и старые костюмы примеряй.
Тропинкой прежней в роще пробежишь…
Вот только душу вряд ли возвратишь.
Десяток пыткой вымученных слов —
не сбросить тех невидимых оков.
И нет тебя. Кругом сплошная тьма —
в людском обличье спрятана тюрьма.
(перевод с украинского Светланы Одинцовой)
И ни одного слова пояснения. Он верит, люди его поймут.
Я рассказал все это, надеясь на помощь, надеясь на то, что честные будут и дальше находить друг друга и подавать друг другу руку помощи. Я нашел много. Нашел и Миколу Руденко. Нашел так, как здесь описано.
Но встречались и иными путями.
Иван Яхимович вместе с женой Ириной приехал из Латвии в Москву, чтобы убедиться, есть ли в действительности здесь такие люди, как Павел Литвинов, Петр Якир, Петр Григоренко, или они вымышлены враждебной буржуазной пропагандой. У Литвинова и у меня установились теплые, дружеские отношения с Иваном и Ириной.
Генрих Алтунян приехал в Москву, как указано в решении парткомиссии об исключении его из партии, «по заданию 13 харьковских клеветников, чтобы установить связь с сыном командарма Якира П. Якиром, и с бывшим генералом П. Григоренко». С Генрихом, Владиславом Недоборой, Софьей Карасик, Пономаревым, Левиным, Затонской и другими «харьковскими клеветниками» у нас с женой установилась самая искренняя дружба.
Татьяна Ходорович пришла ко мне за 10 дней до моего второго ареста (накануне 1-го мая 1969 года). Я попросил ее съездить во время первомайских праздников к семье арестованного Ивана Яхимовича. Она согласилась. С этого и началась ее правозащитная деятельность.
Совсем незаметно появились у нас в семье двое научных работников — физик Григорий Подъяпольский и его жена, геолог Мария Петренко. Они как-то очень тихо вошли в жизнь нашей семьи. Но вошли так, как будто бы всегда были с нами. Нельзя было не поражаться этой паре, не восхищаться их взаимной любовью и человечностью. Тяжкий груз взвалили они на свои плечи. С ними жили парализованные тетя Гриши, старая больная мать Маши и сестра матери. И такой мир, такое взаимопонимание и благожелательность царили в этой семье, что, придя к ним, просто отдыхал душой. Все три трудоспособных члена семьи — Гриша, Маша и их дочь Настя, — обслуживали семью, помогая один другому и заменяя друг друга. Гриша, кроме того, писал стихи, воспоминания, и, главное, входил в состав Сахаровского комитета защиты прав человека и помогал заключенным и их семьям. Маша всегда была с ним рядом, готовая подставить плечо.
Сейчас Гриши нет в живых. Моя семья, рядом с которой все тяжкие для нас годы стояли Гриша с Машей, их дочь Настя не может избавиться от тоски по Грише. И пусть эти строки будут вместо прощального надгробного слова над прахом Гриши — Григория Сергеевича Подьяпольского.
Анатолий Эммануилович Левитин-Краснов появился наоборот с «шумом». Я никогда не переставал удивляться какой-то бьющей из этого человека жизнерадостности. Десяток лет проведенных в сталинских и послесталинских концлагерях не превратили его в эдакого страдальца и, казалось, вообще не оставили следа. Анатолию Эммануиловичу принадлежит заслуга освещения истории Русской Православной Церкви в советский период и раскрытие ценностей Православия перед сотнями людей. Всегда когда я встречал его, окруженного стайкой молодежи, мне казалось, что он и сам принадлежит к их числу. А сколько мягкости и заботы проявил он к моей семье в период моего заточения.
Читатель мой, ты, возможно, удивлен. Я взялся рассказывать, кто такие «диссиденты», а рассказываю о своих друзьях. Не удивляйтесь. Я сам не знаю, кто такие «диссиденты». Людей, которых что-то объединяет, принято называть каким-то общим названием. Поэтому мы и откликаемся на не нами придуманную кличку. Мы могли бы назвать себя как угодно иначе, но это невозможно. Мы не организация. И название нам поэтому противопоказано. Мы просто люди, несогласные с тем, что писать можно одно, а творить другое. Мы убеждены, что если есть в стране конституция, то мы имеем право пользоваться ее положениями, не спрашивая ни у кого разрешения. Если подписаны международные пакты, то внутренние законы должны быть приведены в соответствии с ними. Мы убеждены, что ложь и лицемерие недопустимы ни в международной, ни во внутренней политике. Мы уверены, что нельзя привлекать к уголовной ответственности человека, не совершившего преступления.
А самое главное, мы убеждены, что каждый человек свободен в своих убеждениях и имеет неограниченное право их распространять, а также знакомиться с убеждениями других и вообще получать и распространять любую информацию.
Собственное свободомыслие и терпимость к чужим убеждениям — вот то, что создает взаимопритяжение людей типа моих друзей, которых называют «диссидентами». Такие люди находят других подобных себе, и создаются компании, группы, или, как хотите назовите, людей, которым в свободное время приятно быть вместе, которые вступают между собой в дружеское общение, а нередко и в родственные связи. Вот только один пример. Владислав Бахмин и Александр Подрабинек связаны дружбой в комиссии по борьбе с злоупотреблениями психиатрией в политических целях. И как-то так естественно, что Алла — сестра жены Бахмина стала женой Подрабинека. Мы очень любим две эти супружеские пары