В подполье можно встретить только крыс…
Шрифт:
Побелев до желтизны, он умоляюще произнес: «Простите, товарищ подполковник. Сам не знаю, как это произошло. Как в подземелье провалился после вашего звонка. Мы наверстаем, товарищ подполковник!»
Гнева моего как не бывало. Я вспомнил, что со мной самим было полчаса тому назад, и понял, как это произошло. Человек прошел грань возможного и упал в сон, а поднять, видимо, было некому. Спал не только командир полка, спал весь полк.
— Поднимайте людей и быстрее вперед.
Полк выполнил свою задачу. Как и в предыдущие двое суток, когда части дивизии двигались к Попраду, я шел в общей колонне и видел, как тяжко давался этот путь. Многие засыпали на ходу
Командный пункт дивизии развернулся в помещичьем доме, напоминавшем крепость, километрах в трех от передовых подразделений 151 полка. Дом большой. С толстыми стенами, сложенными из гранита. Стена, выходящая наружу, в сторону шоссе, имеет только одно небольшое окно. Остальные окна во двор, который тоже огражден высокой каменной стеной. В нее по периметру вмонтированы, кроме упомянутого жилого дома, различные хозяйственные постройки. Ворота тяжелые, деревянные, на крепких запорах, выходят в сторону шоссе. Комнаты в доме темные, мрачные. Но настроение у меня приподнятое, и я на это не обращаю внимания. Хочу помыться и проехать в части, посмотреть, в каком виде люди дошли, и сказать им теплое слово.
Есть за что. За трое суток мы прошли более 150 км. И в эту ночь прекрасно справились с задачей. Даже полки, шедшие по горам, передовыми подразделениями вышли к плато. Вовремя Гастилович двинул дивизию. Немцы не успели прихватить нас в ущелье. Только сейчас, на плато появились неприятельские войска — окапываются и постреливают. Запоздает 24 дивизия — успеют укрепиться. Надо будет сказать командарму.
В это время телефонный звонок. Наверно командарм, думаю я. Доброе слово сказать хочет. Что же еще! О выполнении задачи я уже доложил начальнику штаба. Беру трубку, по трафарету произношу: «Восемнадцатый у телефона».
— Григоренко? — Тоже и Колонин (член военного совета) берет пример с Гастиловича. Не считается ни с какими позывными.
— Я, товарищ член военного совета — удовлетворенно отвечаю я, будучи уверенным, что сейчас услышу доброе слово. Кому же его и сказать, как не главному политработнику в армии. Кому как не ему, отметить тяжелый ратный труд, выполненный так замечательно. Но вдруг слышу угрожающим тоном въедливо произнесенное:
— Ты знаешь, что у тебя в Попраде творится?
— Не знаю, что у вас в Попраде творится?
— А, так ты еще (мат-перемат) и умничать! Ты знаешь, что у тебя здесь местное население трофеи растаскивает!
— Я еще раз говорю: не знаю, что у вас в Попраде делается и кто там что тащит.
— Так ты еще (снова мат) и правым себя считаешь! В трибунал пойдешь!
— Не пойду!
— Пойдешь!
— Не пойду! А если пойду, то только вместе с вами. Вы трофейный батальон оставили в Сигете шкурки свои охранять, а я вам должен теперь трофеи беречь, вместо того, чтобы боевые задачи решать. Делайте, что хотите, передавайте дело в трибунал, а я с вами на эту тему и говорить не хочу! — и положил трубку. Разволновался так, что руки дрожали. Это очень обидно, когда вместо необходимого доброго слова получаешь незаслуженную грубую брань. Не стал даже умываться, поехал в полки. Вернулся часа через два, так и не успокоившись окончательно. Василий Максимович ворчал: «завтрак стынет». Умылся, сел за стол. В это время мимо окна — вжик-вжик-вжик — проскочили один за другим
— Не одевайтесь, не одевайтесь! — подбежал он ко мне. Схватив мою правую руку, он потряс ее и заговорил. — Вы завтракать собрались? Мы вас долго не задержим. Я специально приехал поблагодарить вас. Вы весь фронт выручили. У нас в районе Моравской Остравы неудача и ваш успех здесь выручает весь фронт. Спасибо вам лично и передайте благодарность командования фронта всей дивизии.
Я был тронут этой благодарностью. Но она же разворошила и обиду, недавно нанесенную Колониным.
— Спасибо вам, товарищ Мехлис, что вы за сотни километров принесли нам доброе слово. У нас в армии его не дождешься. — Я посмотрел, кто за Мехлисом: Колонин, Брежнев, Демин (начальник политотдела корпуса). — Вот вы меня благодарите, а меня здесь собираются в трибунал отдать.
— Кто? За что?
— А вот товарищ Колонин два часа тому грозился предать меня суду военного трибунала за то, что в Попраде местные жители растаскивают трофеи.
— Ну, товарищ Колонин, это не дело боевой дивизии охранять трофеи. Это ваша задача — сдержанно произнес Мехлис. Но за этой сдержанностью угадывалось бешенство. Несмотря на это, я решил продолжать.
— И вообще у нас в армии доброе слово не в почете. Его заменяет мат. Ну, о командарме я не буду говорить. Ему, может, по должности положено. Но ругаются и политработники. Вот и Колонин к этому часто прибегает. И Демин, горло у него здоровое, тоже на днях крыл меня из мата в мат. А вот за эту операцию у нас в армии никто спасибо не сказал.
— Это не дело, товарищ Колонин, — едва сдерживая бешенство, приглушенным голосом сказал Мехлис. И дальше, не сдерживаясь, выплеснул гнев на в общем-то не вредного человека подполковника Демина. «Вы, товарищ Демин, должны извиниться перед командиром дивизии!» Но я еще не выговорился.
— Об отношении у нас в армии к людям Вы можете судить, товарищ Мехлис, и вот поэтому — я показал ему свое плечо — войну я начал подполковником и сегодня подполковник, хотя все время занимаю полковничьи и генеральские должности. И справляюсь с ними.
Колонин, глядя, как Мехлис воспринимает мои слова, побледнел. Все знали, что Мехлис очень несдержан и может рубануть с плеча, не разобравшись. И Колонин, боясь этого, заторопился, перебивая меня.
— Товарищ Мехлис, товарищ Мехлис, тут мы ни при чем. Я потом доложу в чем дело. Но тут не наша вина. Мы уже несколько раз представляли товарища Григоренко. Но наши представления не проходят.
— Хорошо, товарищ Григоренко, я разберусь с этим. Очередное воинское звание вы получите.
Я, разумеется, знал, что армия не виновата в задержке мне воинского звания, но как иначе я мог поставить этот вопрос перед Мехлисом?
Колонин и Мехлис уехали. Брежнев и Демин остались. Причем Брежнев обратился к отъезжавшему Мехлису: «Мне разрешите остаться, оказать помощь командиру дивизии». Обращаться к Мехлису было совершенно необязательно, так как здесь был непосредственный начальник Брежнева — Колонин. Но Брежнев, одев на себя подобострастную улыбку, обратился к более высокому начальству, подчеркивая свою преданность и демонстрируя свое усердие остаться, чтобы оказать помощь. Эта помощь практически выразилась в том, что он спросил: А на меня ты ни за что не обиделся? Или просто не успел пожаловаться?