В подполье можно встретить только крыс…
Шрифт:
В 10 часов противник остановил наше наступление. Я решил дать войскам отдых с тем, чтобы ночью повторить действия минувшей ночи. Николай Степанович в медсанбат не вернулся. И мы обсуждали прошедшие события. Я утверждал, что простейшие формы маневра будут всегда успешными, если есть решительный исполнитель. Я говорил, что успех обеспечил Гольдштейн. Он хотел провести свой полк в тыл и имел решимость сделать это. Таких людей немного, говорил я. Николай Степанович не соглашался. Он говорил, что Михайлов провел бы не хуже.
Тогда я предложил в наступающую ночь в голову дать 129 полк и вчерашнюю роль Гольдштейна возложить на Михайлова. Я говорил: Михайлов бравирует опасностью на глазах людей, и его считают отчаянным, но у него нехватит
К сожалению, все так и получилось, как я предсказал. В тыл наши не прошли. Николай Степанович вызвал Михайлова и сказал: «А я думал, ты действительно храбрый». Тот попытался говорить о сильном огне противника, но разве можно обмануть такого стреляного воина, как Угрюмов. Он прекрасно разобрался, кто открыл огонь первым.
На следующую ночь снова повел Гольдштейн. И снова мы продвинулись, — теперь на 64 км, — захватили город Мнишек и взяли несколько тысяч пленных.
Гольдштейн дожил до конца войны. Демобилизовался. Куда уехал, я не знал. Но однажды на улице в Запорожье Яков встретил моего старшего брата Ивана и, обратившись к нему, спросил — нет ли у него брата Петра. Так я узнал адрес Гольдштейна. Бывая в Запорожье заходил к нему. Но общих интересов уже не стало. Встречаясь, мы могли только выпить и вспоминать дни боевые. А этого недостаточно для прочной дружбы.
Вспоминая события войны, я не держусь хронологии, а группирую события по их кажущейся важности, а вернее по какой-то самому мне непонятной внутренней интуитивной логике. Сейчас я расскажу о событиях, связанных с занятием чехословацкого города и важного железнодорожного узла Попрад.
Измотанная почти непрерывными боями дивизия не смогла преодолеть усилившееся сопротивление противника и перешла к временной обороне. Николай Степанович, в связи с открывшейся старой раной, убыл в медсанбат. Оставшись за командира дивизии, я сосредоточил все внимание на разведке. Фронта сплошного ни у нас, ни у противника не было. Фланги и тыл дивизии открытые, что чревато всякими неожиданностями. Чтобы их не допустить, разведка и обшаривала местность вокруг на большую глубину. Дошли и до Попрада и установили: у противника нет ни ближайших, ни глубоких резервов. Только войска, находящиеся в непосредственном соприкосновении с нами. Возникает идея совершить глубокий обход и захватить Попрад, где неприятельских войск тоже нет. Тем самым, мы полагали, противник, находящийся в боевой линии, будет отрезан от своих тылов и подвергнется разгрому. Поехал к Николаю Степановичу в медсанбат. Обсудили. Я ему рассказал о маршруте для обхода, сказал, что разведкой маршрут проверен, и я думаю, за двое суток мы его пройдем. Николай Степанович одобрил, но посоветовал не зарываться. Если возникнет опасность
тылу дивизии, то вернуться. А чтобы это можно было сделать, армию о своем намерении не информировать.
— А то если Гастилович «заболеет» этой идеей, то погонит вперед, даже если возникнет угроза гибели дивизии.
На том и порешили. Двое суток, почти без сна, шла дивизия по горным тропам, таща с собой артиллерию и боевые обозы. 30 января 1945 года в середине дня Попрад был занят практически без боя. Немногочисленные тыловые подразделения немцев сдались в плен. Были захвачены огромнейшие трофеи: склады в городе и самые разнообразные ценности в вагонах. Железнодорожными эшелонами заставлены были все станционные пути, и обе линии железнодорожного кольца вокруг Попрада. Комендантом города был назначен Леусенко, и ему было приказано взять под охрану трофеи и обеспечить порядок в населенном пункте. Охрана трофеев на железной дороге была возложена на 129 полк. 151 полку было приказано выдвинуться по шоссе на запад и занять населенный пункт Завадка, в 15 км от Попрада. Но все остальные стороны была выслана разведка. Артиллерия встала на огневые позиции. Только убедившись, что непосредственная опасность нам не угрожает, я вызвал Гастиловича и доложил, пользуясь кодированной картой, что занял Попрад.
— Постой! Я разберусь. Повтори еще раз.
Я повторил.
— Погоди! Мне надо карту развернуть.
Я повторил.
— Не знаю, у меня какая-то чепуха получается. А ну, давай открытым текстом.
Это категорически запрещено. В неизбежных случаях можно применять открытую передачу, но нельзя одновременно давать и кодовое и открытое название местных предметов, так как это влечет за собой компрометацию кода. Но Гастиловичу возражать было бесполезно, поэтому я сказал:
— Сейчас дам, но только прошу приказать штабу немедленно сменить код.
— Хорошо. Давай!
— Занял Попрад.
Молчание. Потом с сомнением:
— А тебя не обманывают?
— Меня обмануть нельзя. Я говорю с вами из Попрада. А проехать к тебе можно?
— Можно. Надо проехать в мои тылы. А оттуда вас проводят.
Перед самым заходом солнца Гастилович приехал с группой штабных офицеров и с охраной. Приехал и сразу же:
— Надо к утру вот сюда выйти.
Я быстро прикинул — 60 км, не меньше.
— Люди очень утомлены. Двое с половиной суток без сна и отдыха.
— Петр Григорьевич, надо. Ты же посмотри. Шоссе идет по узости, чуть не по ущелью. Ротой закрыть можно. Надо, пока противник не опомнился, выйти сюда. Здесь, смотри, плато широкое начинается. Тут нас уже не задержать.
Но я и сам видел, Гастилович прав. Умница Гастилович всегда вперед смотрел. У него был незаурядный ум и военное дарование. Жаль, система все подпортила. Появились наклонность к шаблону, а самое худшее, что перенял от вышестоящих, подстраиваясь под них, грубость, хамство. Но сейчас ему не перед кем было себя «проявлять», и он мягко, задушевно, убеждал: «Передай в полки, что выйдете к плато, и отдых. Я уже приказал 24 дивизии форсированным маршем выдвигаться за вами. Она вас и подменит. А вам неделя отдыха. И награды, конечно. Надо к утру выйти — подчеркнул он еще раз. — Ведь сколько людей потеряем, если противник запрет узость».
— Хорошо, товарищ командующий, выйдем. Но кому мне передать охрану трофеев и наблюдение за порядком в городе?
— Не беспокойся от этом. Снимай все войска свои и иди. Здесь штаб армии позаботится.
Выйдя от командующего, я сразу позвонил в Завадку, приказал лично командиру полка выступать и к утру достигнуть плато. Он пожаловался на большую усталость людей. Я, как и Гастилович, сказал, что «надо» и пообещал отдых и ордена и еще раз потребовал немедленно выступать. Вскоре прибыли Александров и Леусенко. Поставил и им задачу: «Следуя справа (129) и слева (310) от шоссе по горным тропам, наблюдать за обстановкой на шоссе. Если подойдет противник и остановит продвижение 151 полка, ударить противнику во фланг и тыл, и освободить дорогу для беспрепятственного движения 151 полка. Отпустил. Приказал выступать немедленно. У самого глаза слипаются. Думаю, солдаты не в лучшем состоянии, поэтому рекомендовал офицерам своим примером воздействовать на солдат, следуя в общих колоннах. Чтобы разогнать сон, помылся. Захотелось есть. Поужинал. И снова так спать хочется, что за час сна все бы отдал. Подкатывается коварная мысль — а что в самом деле, почему бы и не подремать часок, на машине быстро догоню. С трудом отгоняю эту мысль. Встряхиваюсь и выезжаю. Подъезжаю к Завадке. Два ряда домов прижались к единственной улице, отходящей под прямым углом влево от шоссе. В селе абсолютная тишина. Хочу проехать мимо, считая, что там никого нет, все ушли. Но уже проехавши, а темноте заметил идущего с котелком солдата. Развернул машину. Подъехал к солдату: „Какого полка?“
— Сто пятьдесят первого, товарищ подполковник.
— А где штаб полка, знаете?
— Вон там, в том доме — показывает.
Подъезжаем. В первой комнате придвинутый торцом к окну продолговатый обеденный стол. Справа между столом и стеной деревянная крашеная кушетка. На столе полевой телефон. На кушетке, вытянувшись навзничь, в шинели и ремнях, подложив ушанку под голову, спит крепчайшим сном подполковник. Присматриваюсь при слабом свете керосиновой лампы — Тонконог — командир 151 полка (назначенный вместо убывшего по ранению Мельникова). Бешенство охватывает меня. Отбрасываю один конец стола от кушетки. Подхожу к ней вплотную, хватаю спящего за концы воротника и рывком ставлю его на землю. «В трибунал захотели!» — выдыхаю я ему прямо в лицо, с которого сон как будто смыло.