В погоне за ней
Шрифт:
— Спасибо, — бормочет он.
Это ясно как день.
Я даю им всем последнюю улыбку, прежде чем уйти навсегда.
Еще одна глава в моей жизни закрыта.
Но эта часть книги закончилась счастливо для них, а не для меня. Мне еще предстоит многое понять.
У меня больше нет Челси, у меня больше нет Чарли, и я отказываюсь умирать в куче белой кислоты.
Но мне нужна помощь.
Кто теперь спасет меня?
Тринадцатая глава
Я шаркаю ногами, пытаясь устроиться поудобнее. Тот, кто придумал пластмассовые стулья, просто кретин. Возможно, дело даже не в стульях, а в том,
Встреча поддержки проходит в тихом зале за одной из наших местных церквей. Думаю, судьба вмешалась, когда я наткнулась на небольшое объявление в газете. Мне не нужен был какой-то крупный реабилитационный центр. Считайте меня наивным, но я не такой уж и дурак.
Пожилая женщина с седыми волосами садится и улыбается каждому из нас. Она выглядит умиротворенной, и вокруг нее спокойная аура. Я не хочу ни на кого смотреть, но любопытство берет верх. Мы все марионетки в этом шоу уродов. Может быть, я не такой уж испорченный, или, что еще хуже, может быть, я самый ненормальный из всех, кто сидит в этой комнате. Что-то подсказывает мне, что у трансвестита, сидящего напротив меня, есть проблемы посерьезнее.
Дама прочищает горло, и при ближайшем рассмотрении у нее в руках оказывается Библия.
— Добрый день, друзья, — ее голос успокаивает. Она очень напоминает мне мою бабушку, — Меня зовут Хейзел, и я хотела бы поприветствовать нашего нового друга.
В группе есть несколько улыбающихся лиц, а есть и те, кто уставился в пустоту.
— Я хотела бы рассказать вам о себе и о том, почему я здесь сегодня, — она делает глубокий вдох. Я чувствую, что мне не понравится то, что она собирается сказать, — Двадцать лет назад, перед этим зданием, я потеряла мужа и сына.
В комнате воцаряется жуткая тишина. Транссексуал сжимает в руках носовой платок, промакивая каждый глаз, стараясь не размазать чрезмерное количество синих теней для век, размазанных по векам.
— Мы только что закончили воскресную утреннюю мессу и выходили из церкви к нашей машине. Мой сын остановился, чтобы завязать шнурки, а мой муж ждал его. Я была всего в нескольких футах впереди, когда услышала громкий удар. В следующую минуту я увидела, что мой муж и сын лежат на земле, — Хейзел проводит пальцами по выгравированному распятию, которое находится на обложке Библии. — Это был мальчик, который забрал у меня семью. Ему было всего тринадцать лет, его запугали в банде, и он делал то, что ему нужно было делать, чтобы выжить на улицах. Я провела столько лет, спрашивая, за что я была наказана, почему Бог забрал мою семью? Боль приходит волнами, но так или иначе я должна найти цель в том, почему меня пощадили.
Мое сердце разрывается из-за нее. Когда у тебя на глазах расстреливают мужа и сына — это немыслимо.
— Я здесь не для того, чтобы проповедовать Господа, несмотря на то, что я ношу это с собой, — она поднимает Библию и на мгновение закрывает глаза, — Это мой способ обрести мир. Все люди разные, и это первый шаг к исцелению.
Мужчина,
— Я все еще не нашел его, Хейзел, — жалуется он.
Хейзел улыбается мужчине. Я подозреваю, что она слышит это не в первый раз.
— Джерри, — мягко ругает она, — Ты сделал этот первый шаг, тебе просто нужно принять его.
Он продолжает раздражаться, почесываясь как сумасшедший. Что-то в его почесывании заразно. Вскоре я обнаруживаю, что чешу руки, как будто у меня ветрянка.
— Мне нужно убираться отсюда к черту, — ворчит он.
Хейзел подходит и кладет руку на плечо Джерри. Сначала он вздрагивает, но потом его тело заметно расслабляется.
Что это, блядь, было?
Легкий скрип двери прерывает все, что только что произошло с Джерри. Женщина пробирается внутрь и садится на стул возле выхода. Мы все поворачиваемся в ее сторону, хотя из-за склоненной головы и закрытого капюшоном лица мы не видим ее лица. Хейзел выглядит довольной, хотя женщина не поднимает глаз.
Я не могу не наблюдать за ней. На улице и в этой комнате жарко, так почему же она в капюшоне? Какая-то часть меня надеется, что она посмотрит в мою сторону, но ничего. Я сдаюсь и сосредотачиваю свое внимание на Хейзел и остальных членах группы.
Пожилой мужчина, возможно, лет шестидесяти, говорит: — Меня зовут Фред.
— Привет, Фред, — приветствуют все в унисон.
— Это был 1992 год, Олимпийские игры в Барселоне. Мы праздновали золотую победу США, и группа нас, отдыхающих, переходила оживленную улицу, чтобы попасть в местный бар. Когда мы переходили дорогу, из ниоткуда появляется такси, и я смотрю на него, застыв посреди дороги. Мой друг отталкивает меня с дороги, спасая от смерти, — Фред погружается в молчание, его история кажется более трагичной, чем его близкое столкновение со смертью, — У меня агирофобия, боязнь переходить дорогу, — признается он.
— Сначала это не было большой проблемой, но со временем мне стало трудно ходить на работу, за продуктами или даже просто к соседу через дорогу. В итоге моя жена ушла от меня и забрала с собой мою дочь. Ей надоела моя паранойя, — печальный тон в его голосе лишь мягко передает потрясение, с которым он столкнулся, и горькое разочарование в себе за потерю семьи — бедный человек.
— Фред, на прошлой неделе ты рассказал нам о своем путешествии в местный магазин пешком, — ободряюще говорит Хейзел.
Фред смотрит в пол, нервно щелкая своими потертыми коричневыми ботинками: — Да, я ходил пешком, но я целый час стоял и смотрел на магазин с другой стороны улицы.
У меня в голове проносится столько вопросов. Как он вообще куда-то добирается? Можно ли вообще не переходить дорогу? Мой страх перед койотами кажется сейчас таким незначительным.
— Я знаю, о чем вы, новички, наверное, думаете… как я куда-то добираюсь? Ну, я вожу машину. Если мне нужно на почту через дорогу, я сажусь в машину и еду.