В погоне за рассветом
Шрифт:
Я почувствовал влагу внизу и между ног. Странно. В чем же дело? Я открыл глаза, но не увидел вокруг ничего, кроме голубоватого дыма. Стены комнаты, жаровня, девушка — все исчезло. Я бросил взгляд вниз, чтобы посмотреть, почему это candel`otto ведет себя так странно, но тут мой взгляд наткнулся на мои собственные груди.
Груди! У меня выросли груди, как у женщины, и они были так же прекрасны: острые, вздымающиеся, цвета слоновой кости, с привлекательными большими желтовато-коричневыми ореолами вокруг припухлых сосков, блестевшие от пота, струйки которого стекали по ложбине. Зелье сработало! Я изменился! Мне предстояло совершить самое странное путешествие-открытие своей жизни!
Я поднял голову, чтобы посмотреть, как мой candel`otto согласуется с этими новыми дополнениями. Но так и не смог его увидеть из-за
Не в состоянии разглядеть свой член, я принялся искать его на ощупь. Однако натолкнулся лишь на волосы на своем «артишоке», гораздо более пышные и курчавые, чем те, к которым я привык. Когда я скользнул рукой еще ниже, то обнаружил — уже не слишком удивляясь, — что мой candel`otto исчез, так же как и мошонка. Теперь на их месте располагались женские половые органы.
Я не подскочил и не закричал. В конце концов, я ожидал изменений. И превратись я во что-нибудь вроде птицы Рухх, это взволновало и испугало бы меня гораздо сильнее. В любом случае, я был уверен, что не останусь таким навсегда. Однако и радоваться тоже оказалось особенно нечему. Женские органы должны были быть привычны для моей пытливой руки, однако некоторые отличия сбивали меня с толку. То, что я сейчас трогал пальцами, было тесным, напряженным и жарким, а еще непривычно клейким после недавнего непроизвольного мочеиспускания. Когда я прикоснулся к своим женским органам, они не походили на мягкий, очаровательный и гостеприимный кошелек — михраб, kus, pota, mona, — куда я столь часто засовывал пальцы, и не только.
Как же мне быть? Я ожидал, что, когда женские интимные органы исследуют пальцами, пусть даже своими собственными пальцами, женщина должна почувствовать какое-то наслаждение или хотя бы приятную щекотку. Но теперь, когда я сам был женщиной, то чувствовал лишь, как меня пронзают пальцы; это заставляло меня ощущать только заигрывания, и мой внутренний отклик был просто волной чувствительности. Я медленно скользнул пальцем внутрь себя, но он не прошел достаточно далеко, потому что ему что-то мешало, а затем мягкое обрамление отвергло палец — можно даже сказать, выплюнуло. Что-то там было, прямо внутри меня. Уж не затычка ли из морской соли? Возможно, мой исследовательский зуд был вызван скорее отвращением, чем любопытством, так что я решил не повторять опыт. Но даже когда я, не торопясь, резко щелкнул пальцем по zambur, lumagh'etta — самой нежной части моих новых органов, такой же чувствительной к любым прикосновениям, как и веко, — то не почувствовал ничего, кроме нахлынувшей раздражительности и предпочел оставить их в покое.
Я удивился: неужели женщина не испытывает ничего приятней этого, когда ее ласкают? Разумеется, испытывает, сказал я себе. Тогда, возможно, все дело в толщине? Я стал вспоминать, приходилось ли мне ласкать действительно толстую женщину. Во всяком случае, надо было установить, не был ли я сам, в своем новом обличье, толстой женщиной? Я сел, чтобы посмотреть.
Прекрасно: у меня все еще сохранился этот некрасивый вздувшийся живот, и теперь он показался мне еще уродливей из-за того, что был обтянут нездоровой синюшной кожей, по которой от моего вздувшегося пупка вниз к «артишоку» шла коричневая линия. Казалось, что живот оказался единственным местом, которое было у меня полным. Мои ноги были достаточно стройны, не имели волос и выглядели бы достаточно привлекательно, если бы видневшиеся на них вены не выступали, подобно сети, и не пульсировали, словно черви прорывали под кожей свои ходы. Мои руки также выглядели довольно стройными и по-девичьи мягкими. Но они не показались мне мягкими, я ощущал в них боль и неровности. Пока я разглядывал их и сгибал, обе руки вдруг скрючились в спазме, что заставило меня издать стон.
Стон этот был достаточно громким, чтобы Чив его услышала, но она не материализовалась из голубоватого дыма, который меня окружал даже тогда, когда я несколько раз окликнул ее по имени. Что же с ней сделало зелье? Я предположил, что по принципу превращения, раз я стал женщиной, то Чив превратилась в мужчину. Но хаким говорил, что Маджнун и Лейли иногда развлекались тем, что оба становились людьми одного пола. Иногда же один из них или оба делались невидимыми. До сих пор основной целью зелья было усилить чувства во время занятий любовью. А в этом отношении, рассудил я, пробное зелье потерпело неудачу. Ни один партнер — мужчина, женщина, невидимка, — похоже, не хотел совокупляться с тем нелепым созданием, в которое я превратился. Тем не менее что же все-таки произошло с Чив? Я звал ее снова и снова… а потом вдруг завопил.
Я завопил, потому что другое ощущение сотрясло мое тело, ощущение гораздо более ужасное, чем обычная боль. Что-то двигалось, нечто, что не было мной, но оно двигалось внутри меня, внутри чудовищно вздувшегося живота. Я знал, что это не неусвоенная пища в желудке, потому что движение происходило где-то ниже. Это не было и плохо переваренной пищей, из-за которой в нижнем отделе кишечника образуются газы, потому что я был знаком прежде с этим ощущением. Оно было достаточно неприятным и вызывало спазмы, даже когда не сопровождалось ни звуками, ни зловонием. Нет, на этот раз это было что-то совершенно иное, ощущение, которого я никогда прежде не испытывал. Я чувствовал себя так, словно проглотил какое-то небольшое спящее животное и переваривал его где-то в глубине своего кишечника, а потом оно внезапно проснулось, потянулось и зевнуло. «Мой Бог, — думал я, — а вдруг оно захочет выбраться оттуда наружу?»
И тут оно снова зашевелилось, а я опять пронзительно закричал, потому что оно, похоже, собиралось сделать именно это. Но не сделало. Движение быстро успокоилось, заставив меня испытать стыд за мой визгливый крик. Животное могло просто повернуться немного в своем жилище, как если бы недоумевало, каким образом оно там оказалось.
Я снова почувствовал между ног влагу и подумал, что опять обмочился от страха. Однако когда я положил туда руку, то почувствовал что-то еще ужасней мочи. Я поднял руку и поднес ее к глазам: мои пальцы слиплись от вязкой субстанции, нити которой протянулись от ладони и до самого паха, влажные, липкие и непрочные. Субстанция оказалась влажной, но это была не жидкость. Она была липкой и серой, вроде слизи, вытекающей из разбитого носа, и вся в прожилках крови. Я принялся проклинать хакима Мимдада и его дьявольское зелье. Подлый лекарь не только подсунул мне это уродливое женское тело, очевидно такое, у которого были деформированы женские органы, но к тому же в нем завелось еще кое-что нездоровое, испускавшее тошнотворные выделения.
Убедившись, что моя новая оболочка точно была больной или покалеченной, я рассудил, что мне лучше не рисковать и не вставать, чтобы найти Чив. Разумнее остаться лежать там, где я лежу. Поэтому я позвал девушку еще несколько раз, но безрезультатно. Я даже стал звать Шимона, хотя и мог представить себе, как иудей будет смяться и издеваться, увидев меня в теле женщины. Шимон не пришел тоже, и теперь я сожалел, что заплатил ему сразу за долгое время вперед. Какие бы крики и шум ни раздавались из комнаты, он наверняка принял их за бурные занятия любовью и решил не быть назойливым.
Долгое время я лежал на спине. Ничего больше не происходило, разве что в комнате становилось все жарче и жарче. Я начал потеть, и к моему позыву помочиться прибавилось теперь и желание опорожнить кишечник. Казалось, что маленькое животное внутри меня всем своим весом давило на мои мочевой пузырь и кишечник, невыносимо сжимая их. Мне пришлось приложить видимое усилие, чтобы не позволить себе освободиться, но я устоял, не желая опорожняться под себя и на кровать. Затем внезапно, словно дверь отворилась под напором оттаявшего снаружи снега, мое тело стало сотрясать дрожь. Пленка покрывавшего меня пота на моем теле превратилась в лед, все мои конечности сотрясались, по коже побежали мурашки, а выступающие соски встали наподобие часовых. Однако накрыться было нечем. Если даже вся моя одежда и валялась на полу, я не мог ни увидеть ее, ни дотянуться до нее, а встать и поискать я боялся. Но вскоре лихорадка прошла — так же внезапно, как и началась, — и воздух в комнате стал таким же спертым, как прежде. Я снова начал потеть и задыхаться.