В погоне за рассветом
Шрифт:
Жителями некоторых деревень на этом отрезке Шелкового пути были уйгуры — «союзники» монголов, другие были заселены хань. Уссу и Дондук ничего о них не сказали. Но когда мы подошли к очередному поселению, они объявили, что его жители называются калмыками, причем они произнесли это так: «Калмыки! Вах!» «Вах» — это монгольское слово, которое означает полнейшее презрение, а калмыков действительно было за что презирать. В жизни я не видел таких грязных человеческих существ, если не считать Индии. Судите сами: они не только никогда не моются, они никогда даже не снимают с себя одежду — ни днем, ни ночью. Когда верхнее платье калмыков изнашивается от носки, они не избавляются от него, а просто надевают сверху новое. И продолжают носить эту многослойную ветхую одежду, пока самый нижний слой ее не истлевает и не превращается в лохмотья, похожие на отложения в промежности. Я не буду даже пытаться описывать, как от них несло.
Однако название «калмык», как я выяснил, не является обозначением племени или нации. Это монгольское слово обозначает лишь того, кто постоянно поселился в каком-нибудь месте. Все нормальные монголы, будучи кочевниками, питают отвращение к тем представителям своей расы, кто бросил кочевать и предпочел проживать в доме. Они полагают, что если какой-нибудь монгол становится калмыком, то он обречен на вырождение и моральное разложение. На собственном опыте узнав, как выглядят калмыки и как они пахнут, не могу не согласиться с тем, что у монголов имелось достаточное основание их презирать. Тогда-то я и припомнил, как ильхан Хайду презрительно говорил о великом хане Хубилае, что тот «не лучше калмыка». «Вах, — подумал я, — если это и правда так, я немедленно развернусь и отправлюсь обратно в Венецию».
Несмотря на то что теперь я знал, что слово «монгол» было общим названием для множества народов, я все-таки продолжал им пользоваться. Я вскоре также узнал, что и коренные жители Китая тоже не все хань. Там были национальности, которые назывались юэ, яо, наси, хэчжи, мяо и бог знает как еще. Кожа их тоже была самых разных оттенков — от цвета слоновой кости до бронзы. Но так же, как это было с монголами, я продолжал думать обо всех этих национальностях как о хань. Во-первых, потому, что их языки звучали для меня совершенно одинаково. А во-вторых, представители каждого из этих народов считали себя выше других и потому называли остальных различными словами, которые означали одно: «собачьи люди». Это относилось к их соотечественникам, ну а всех чужеземцев, включая и меня, они называли именем, гораздо менее достойным, чем «франк»: на языке хань и на всех других подобных ему напевных языках и диалектах любой чужеземец — «варвар».
По мере того как мы продвигались все дальше и дальше по Шелковому пути, движение на нем становилось все более интенсивным: попадались отдельные группы и караваны путешествующих торговцев вроде нас; одинокие крестьяне, пастухи и ремесленники везли свои товары на городской рынок; с места на место кочевали монгольские семьи, кланы и целые лагеря. Я вспомнил, как Исидоро Приули, служащий в Торговом доме Поло, заметил незадолго до нашего отъезда из Венеции, что Шелковый путь был основной торговой дорогой еще с древнейших времен. Похоже, старик сказал правду: долгие годы, столетия, а возможно, и тысячелетия постоянного движения по этой дороге истерли ее, сделав гораздо ниже уровня окружающего ландшафта. Местами дорога представляла собой широкую канаву, такую глубокую, что крестьянин, выращивавший на соседнем участке бобы, мог разглядеть лишь, как в проезжающих мимо процессиях возницы взмахивают кнутами. А внизу, на дне канавы, борозды от колес повозок были такими глубокими, что теперь все телеги вынуждены были следовать только по ним. Возчику не было нужды беспокоиться о том, что его повозка может перевернуться, но он также не мог и вытащить ее на обочину, когда сам нуждался в отдыхе. Чтобы поменять направление на дороге — скажем, чтобы свернуть в сторону какой-нибудь стоящей на пути деревеньки, — возница был вынужден продолжать движение, пока не добирался до перекрестка, где имелись колеи, по которым он мог ехать.
Повозки, которые использовали в этой местности, были особенные: с огромнейшими колесами такой высоты, что они частенько возвышались над деревянной или холщовой крышей повозки. Возможно, это объясняется тем, что колеса с годами приходилось делать все больше и больше, так чтобы их оси не зацепляли бугры между колеями. У каждой такой повозки имелся навес, выступающий сверху с передней стороны, чтобы прикрыть возницу во время ненастья. Все было продумано: навес выдвигался на шестах довольно далеко, чтобы защитить также и упряжку лошадей, быков или ослов, которые тянули повозку.
Я много слышал об уме, находчивости и мастерстве жителей Китая, но, откровенно говоря, у меня зародились подозрения: уж не были ли эти их достоинства переоценены? Конечно, замечательно, что у каждой повозки имелся защитный навес, само по себе это изобретение, пожалуй, было разумным. Однако возница при этом был вынужден везти с собой несколько комплектов запасных осей и колес, потому что в каждой отдельной провинции Китая руководствовались своими собственными представлениями о том, на какое расстояние должны отстоять друг от друга колеса телеги, и, разумеется, местные повозки давно уже проделали на дорогах глубокие колеи. Таким образом, расстояние между колеями широкое, например, на том отрезке Шелкового пути, который проходит через Синьцзян, но уже на дороге через провинцию Цинхай сужается, а затем, в провинции Хунань, становится снова широким, но не таким, как раньше, и так далее. В результате возница вынужден каждый раз останавливаться и проделывать утомительную процедуру, извлекая из своей повозки весь набор запасных осей и колес и устанавливая оси необходимой ширины и подходящие колеса.
У каждого животного в упряжке сзади под хвостом привязан мешок, предназначенный для сбора его помета во время движения. Эти делается не ради того, чтобы сохранить дорогу чистой, и не вызвано заботой о тех, кто едет следом. Просто этот участок пути расположен далеко от местности, изобилующей горючими породами «кара», здесь раздобыть топливо не так-то просто, поэтому все путники тщательным образом запасают помет своих животных, чтобы потом на привале развести огонь и приготовить баранину, mi`an и чай.
Мы встречали многочисленные стада овец, которых гнали на рынок или на пастбище, и у овец сзади тоже виднелся особый придаток. Это были овцы особой курдючной породы, их можно встретить по всему Востоку, но я прежде никогда таких не видел. Похожий на палицу хвост мог весить десять или двенадцать фунтов, что составляет почти десятую часть от веса всей овцы. Поистине это была настоящая ноша для такого создания. Необычный хвост считается самой вкусной частью животного, поэтому у каждой овцы позади на легкой веревочной упряжи была привязана маленькая дощечка, и на этой болтающейся полочке ехал ее хвост, защищенный от ударов и излишней грязи. А еще мы встречали многочисленные стада свиней, и мне пришло в голову, что для них тоже можно было бы что-нибудь изобрести. В Китае свиньи особой породы: у них длинное тело и нелепо раскачивающийся зад, поэтому живот чуть ли не волочится по земле. По-моему, местные свинопасы вполне могли бы придумать что-нибудь вроде колесиков для живота.
Наш эскорт, Уссу и Дондук, с презрением относились к повозкам и медленно движущимся по дороге стадам. Они были монголами и признавали единственный вид путешествия — верхом. Они жаловались, что великий хан Хубилай до сих пор не выполнил своего обещания, которое дал давным-давно: убрать все препятствия на равнинах Китая, так чтобы всадник мог галопом нестись через всю страну, даже темной ночью, не боясь, что его лошадь споткнется. Наших сопровождающих очень раздражало, что мы вели своих вьючных лошадей размеренным шагом, вместо того чтобы скакать во весь опор. Поэтому они время от времени находили способ оживить столь скучное, с их точки зрения, путешествие.
Как-то раз, когда мы расположились на ночлег лагерем у дороги, не желая толкаться в караван-сарае, Уссу и Дондук купили у возниц в соседнем лагере одну из курдючных овец и немного рыхлого овечьего сыра. (Возможно, правильнее будет сказать, что они раздобыли все это, потому что я сомневаюсь, что монголы заплатили что-нибудь пастухам хань.) Дондук извлек свой боевой топорик, срезал с овцы упряжь для хвоста и одним махом отрубил животному голову. Затем они с Уссу вскочили на лошадей, один из них нагнулся и схватил за хвост-палицу все еще подергивающуюся и истекающую кровью овечью тушу, после чего оба всадника на полном скаку начали веселую игру bous-kashia. Монголы с грохотом носились туда-сюда между нашим лагерем и лагерем пастухов, выхватывая друг у друга трофей, швыряя тушу, роняя ее на землю и топча лошадиными копытами. Кто из них выиграл или как они там договорились, я не знаю, но в конце концов оба устали и швырнули нам под ноги мягкую окровавленную тушу, всю покрытую пылью и сухими листьями.