В погоне за рассветом
Шрифт:
А Чимким тем временем продолжил развлекать меня беседой:
— Те сыновья Хубилая, которые сидели с ним прошлой ночью, все ваны его провинций и орлоки его армий.
Для того чтобы вызывать служанок, в спальне имелся медный гонг, такой же огромный и круглый, как колесо от кашгарской повозки, но сделанный в виде рыбы с огромной круглой головой: разинутый рот был огромным, а медное тело под ним — коротким, для резонанса.
— Я был назначен ваном Ханбалыка, — продолжал свою праздную болтовню Чимким, — потому что Хубилаю нравится, когда я рядом. И он посадил меня за ваш стол, чтобы оказать этим честь твоим отцу и дяде.
Я исследовал самую изумительную лампу у себя в гостиной. Она состояла из двух цилиндрических бумажных абажуров, один в другом, в оба по всей их окружности были вставлены листки бумаги — таким образом, что тепло пламени в лампе заставляло абажуры медленно вращаться в противоположных направлениях. Они были расписаны различными пятнами и линиями и просвечивали, так что их движение и свет внутри заставляли рисунки периодически превращаться в узнаваемую картину — и эта картина двигалась. Позже я видел подобные лампы и светильники, изображающие различные сценки, но эта демонстрировала мне, снова и снова, мула, взбрыкивающего задними ногами и коварно сбрасывающего сидевшего у него на спине маленького человечка.
Я был в восторге.
— Я не старший сын Хубилая, но я единственный сын, рожденный его старшей женой, Джамбуи-хатун. Это делает меня наследником престола ханства и бесспорным преемником отцовского трона и титула.
В этот момент я оказался на коленях, озадаченный структурой странного, плоского и бледного ковра на полу. После внимательного исследования я обнаружил, что он был сделан из длинных тонких полос слоновой кости, сплетенных вместе. Я никогда прежде не видел ничего подобного и не слышал о таком ремесле, как плетение из слоновой кости. Поскольку я и так уже стоял на коленях — когда слова Чимкима наконец достигли моего затуманенного с похмелья сознания, — мне не составило труда мгновенно оказаться распростертым в ko-tou у ног следующего великого хана Монгольской империи, которого я только что неосмотрительно назвал бастардом.
— О светлейший принц… — начал я извиняться, обращаясь к ковру из слоновой кости, к которому был прижат мой измученный болью и покрытый потом лоб.
— Встань! — приветливо произнес наследный принц. — Давай останемся друг для друга просто Марко и Чимкимом. Еще будет время для титулов, когда мой отец умрет, а я очень надеюсь, что он проживет еще много-много лет. Поднимайся и поприветствуй своих новых служанок, Биликту и Биянту. Добрых монгольских девушек, которых я лично выбрал для тебя.
Девушки четырежды сделали ko-tou перед Чимкимом, четыре раза перед нами обоими и затем еще четыре раза уже только передо мной. Я пробормотал:
— А я думал, что мне пришлют статуи из самоцветов.
— Статуи? — удивился Чимким. — Ах да, тебя сбили с толку двадцать два карата. Нет, это просто особая система оценки девушек, разработанная моим отцом. Если ты прикажешь подать мне бокал очищающего голову снадобья, мы посидим, и я все тебе объясню.
Я отдал соответствующее распоряжение, заодно приказав подать мне чаю, и обе девушки, продолжая кланяться, пятясь, вышли из комнаты. Едва только взглянув на них, я понял, что Биликту и Биянту — сестры. Они были примерно моего возраста и гораздо привлекательнее остальных монгольских женщин, которых я видел до этого, и, разумеется, гораздо привлекательнее тех пожилых женщин, которые прислуживали моим отцу и дяде. Когда служанки вернулись с питьем для нас, мы с Чимкимом устроились на облицованных скамьях, а девушки принесли опахала, чтобы обмахивать нас. Тут я заметил, что они были близнецами, одинаково одетыми и одинаково привлекательными. «Придется приказать девушкам одеваться по-разному, — решил я, — а иначе как же их различать? Интересно, а каковы они без одежды?» Однако я отогнал эту мысль, чтобы выслушать принца, который, сделав большой глоток из бокала, снова заговорил:
— У отца моего, как ты уже знаешь, четыре законные жены. Каждая из них по очереди принимает его в своей собственной юрте, но…
— В юрте?! — изумленно переспросил я.
Он рассмеялся.
— Это только так называется, хотя ни один монгол-кочевник не скажет, что это юрта. Видишь ли, в прежние дни, когда жизнь была кочевой, монгол-господин держал своих жен разбросанными по всей своей земле: каждая жила в собственной юрте, и, таким образом, куда бы господин ни ехал, он никогда не оставался ночью без жены. Сейчас, разумеется, каждая так называемая юрта жены — это роскошный дворец здесь, поблизости, и вдобавок весьма густо населенное место, больше напоминающее bok, чем юрту. Четыре жены — четыре дворца. Одна моя мать имеет постоянный штат больше трехсот человек. Фрейлины, гонцы, лекари, служанки, цирюльники, рабы, швеи и астрологи… Но я начал говорить о каратах.
Он внезапно замолчал, легонько прикоснувшись рукой к голове, и снова сделал большой глоток из бокала, после чего продолжил:
— Полагаю, отец мой находится сейчас в таком возрасте, что ему вполне достаточно четырех женщин, даже законных жен, которые тоже стареют. Однако существует древняя традиция: все подчиненные великому хану земли — в том числе такие далекие, как Польша и Индийская Арияна, — каждый год посылают ему самых прекрасных девушек, достигших брачного возраста. Разумеется, отец просто не в состоянии взять их всех в наложницы или служанки, но он также не может и разочаровать своих подданных, наотрез отказавшись от их даров. Таким образом, он ежегодно получает немало красивых и послушных девственниц.
Чимким опустошил свой бокал и отдал, даже не взглянув, через плечо, где Биликту-Биянту взяла его и стремглав выбежала.
— Каждый год, — продолжил он, — когда девушек раздают разным ильханам и ванам в разные земли и провинции, эти мужчины рассматривают их и оценивают подобно драгоценным камням. Внимательно изучив красоту лица, пропорции тела, цвет лица, волос, голос, изящество походки и прочее, девушку оценивают в четырнадцать карат, или в шестнадцать; или в восемнадцать, а случается, что и выше. И только тех, кого оценили больше, чем в шестнадцать карат, посылают сюда, в Ханбалык, и только те девушки, которые набрали двадцать четыре карата, могут надеяться на то, что останутся в окружении великого хана.
Хотя Чимким и не мог расслышать беззвучных шагов вернувшейся служанки, он поднял руку, и она приблизилась, как раз вовремя, чтобы снова наполнить его бокал. Казалось, это не удивило моего собеседника — словно он предполагал, что так и будет. Чимким снова сделал из бокала большой глоток и продолжил:
— Но даже эти, немногие девушки, оцененные в двадцать четыре карата, сначала должны какое-то время пожить с женщинами более старшего возраста здесь, во дворце. Те обследуют их еще более пристально, обращая особое внимание на то, как девушки ведут себя ночью. Не храпят ли во сне, не раскидываются ли на кровати? Затем, основываясь на рекомендациях старших женщин, отец выбирает нескольких девушек в качестве наложниц на следующий год, остальные становятся его служанками. Всех оставшихся он делит, в зависимости от их ценности в каратах, между своими министрами и придворными фаворитами, в соответствии с их рангом. Поздравь себя, Марко: он оценил тебя неожиданно высоко, раз велел выделить гостю девственниц в двадцать два карата.
Чимким замолчал и снова улыбнулся.
— Я не очень понимаю, почему ты так себя ведешь — возможно, тебе просто нравится оскорблять благородных правителей, называя их калмыками и бастардами. Надеюсь, что все остальные придворные не станут копировать твою манеру обращения, стремясь превзойти тебя и возвыситься до положения фаворитов.
Я прочистил горло и произнес:
— Ты упомянул, что девушек привозят из разных стран. Скажи, а почему ты решил выбрать для меня монголок?