В погоне за рассветом
Шрифт:
После этого жители Ханбалыка целый месяц наслаждались отдыхом. Однако деятельность государственных служащих, так же как и работа крестьян в июле, не прекращается только потому, что по календарю объявлен праздник. Поэтому многочисленные придворные, чиновники и министры Хубилая, кроме нескольких, рискнувших выйти наружу, чтобы посмотреть на народное гуляние, продолжали работать все праздники. Я по-прежнему наносил визиты то одному, то другому придворному и каждую неделю встречался с Хубилай-ханом, чтобы тот мог судить, как продвигается мое обучение. При каждой встрече я старался одновременно и произвести на него хорошее впечатление, и чем-нибудь удивить. Иногда, конечно, мне было нечего сообщить, кроме мелочи вроде: «А известно ли великому хану, что евнух, занимающий пост придворного астролога, хранит свои отрезанные мужские инструменты засоленными в кувшине?»
На что он отвечал с некоторой резкостью:
— Да. Говорят, что, составляя предсказания, старый дурак чаще советуется со своим рассолом, чем со звездами.
Но обычно мы беседовали с Хубилаем о более важных вещах. Во время одной такой встречи, это произошло некоторое время спустя после празднования Нового года (кстати, перед встречей я целую неделю провел в беседах с восемью судьями ченга), я отважился даже вступить с великим ханом в спор о законах и уложениях, по которым осуществлялось управление в его владениях.
Эта беседа была вдвойне необычной, потому что мы разговаривали вне покоев великого хана и при весьма странных обстоятельствах.
Придворный архитектор вместе со своими рабами и слонами к тому времени уже закончил насыпать холм Кара и покрывал его мягким дерном. Придворный садовник и его помощники как раз планировали, где будут газоны, клумбы, деревья и кусты. Пока что ничего там еще не цвело, поэтому холм был совершенно голым. Однако строительство множества архитектурных построек уже было закончено, все они были сделаны в ханьском стиле, что придавало холму достаточно колорита. Великий хан вместе с принцем Чимкимом в тот день решили проверить недавно завершенную работу и пригласили меня присоединиться к ним. Новым украшением холма стал круглый павильон примерно десяти шагов в диаметре, все его линии были изогнутыми: устремленная вниз крыша, витые колонны, филигранные перила. Павильон окружала сделанная из черепицы терраса, которая была шире, чем его диаметр, а ее, в свою очередь, — сплошная стена высотой в два человеческих роста; с обеих сторон стена эта была целиком выложена мозаикой из драгоценных камней, позолоченной эмали, кубиков нефрита и фарфора.
Павильон в достаточной мере поражал взор, но помимо этого он также имел еще одну особенность, которую различало только ухо. Уж не знаю, была то задумка придворного архитектора или же это произошло просто случайно, но двое или больше человек внутри окружающей их стены очень хорошо слышали друг друга, как бы далеко ни стояли друг от друга, даже если они разговаривали шепотом. Это место позже стало известно как Павильон Эха, но полагаю, что мы с великим ханом и принцем стали первыми, кто познакомился с удивительным природным явлением. Мы стояли приблизительно на одинаковом расстоянии от стены, примерно в восьми футах друг от друга, в центре павильона никого не было, и разговаривали обычными голосами, но при этом общались так легко, словно сидели рядышком за столом.
Я сказал:
— Судьи ченга прочли мне действующий свод законов Китая, великий хан. Я полагаю, что некоторые из них излишне суровы. Я помню один, который гласит, что, если преступление совершено, судья обязательно должен найти и наказать виновную сторону — в противном же случае он сам понесет наказание, определенное законом за это преступление.
— Что же в этом сурового? — произнес голос Хубилая. — Это только гарантирует, что ни один судья не будет уклоняться от своих обязанностей.
— Но не происходит ли в результате так, великий хан, что частенько наказывают невиновного, просто потому, что кто-то должен быть наказан?
— И что? — произнес голос Чимкима. — Преступление отомщено, и все знают, что ни один проступок не останется безнаказанным. Таким образом, закон направлен на то, чтобы заставить людей поостеречься совершать преступления.
— Но я заметил, — сказал я, — что хань, даже если их никто не контролирует, кажутся в достаточной мере благовоспитанными и традиционно следят за своим поведением во всем, от выполнения каждодневных обязанностей до дел большой важности. Возьмем, например, их обычную обходительность. Если, скажем, возница окажется настолько груб, что даже не сойдет со своей повозки, чтобы спросить у прохожего дорогу, его, самое большее, просто пошлют не в ту сторону, однако при этом не будут поносить за плохие манеры.
— Ах, но разве это его исправит? — произнес голос Хубилая. — На мой взгляд, гораздо полезнее хорошая порка.
— Но он сам исправится, великий хан, потому что впредь уже больше не будет вести себя так неучтиво, как в первый раз. Возьмем другой пример: элементарная честность. Если хань найдет на дороге некую вещь, которую кто-то потерял, он не присвоит ее, а будет охранять находку. Он будет оставаться на страже, пока не подойдет следующий прохожий, а тот будет ждать следующего. И находку станут усердно охранять, пока владелец не обнаружит пропажу и не вернется.
— Ты говоришь здесь о случайности, — произнес голос Хубилая. — А начал с законов и преступлений.
— Хорошо, великий хан, приведу такой пример. Если один человек причинит вред другому, пострадавший не побежит к судье, чтобы тот заставил его обидчика исправиться. Ведь у хань есть поговорка: «Посоветовав мертвецу, избежишь проклятия, а дав совет живому — избежишь суда». Если кто-либо из хань обесчестил себя, во искупление он может отдать собственную жизнь, как, я видел, нередко случалось в прошедшее празднование Нового года. Если один человек причинит другому большой вред, но совесть не позволит ему сразу признаться в проступке, жертва придет и повесится на входной двери обидчика. Унижение, которое падет на голову преступника, считается у хань гораздо хуже любой мести.
Хубилай сухо поинтересовался:
— Ты считаешь, что умершему от этого легче? И называешь это исправлением?
— Я лишь пытаюсь сказать, великий хан, что преступник может избавиться от запятнавшего его позора, только возместив убытки семье повесившегося.
— То же самое он делает и по своду законов ханства, Марко. А я считаю, что его самого также следует повесить. Ты можешь называть это суровостью, но я не вижу в этом ничего несправедливого.
— О, великий хан, я согласен с тем, что вы однажды сказали: надо, чтобы тобой восхищались и тебе завидовали — причем все правители и этом мире. Но меня интересует другое: каким образом вы пытаетесь завоевать расположение своих подданных? Может, если вы хотите добиться от них преданности и привязанности, не стоит быть столь требовательным?
— Полагаю, — раздраженно заметил Хубилай, — я совсем не так уж и требователен.
— Но, великий хан, позвольте рассказать вам о моей родной Венецианской республике. Она основана по образцу двух классических республик — Римской и Греческой. Ее гражданин свободен оставаться личностью и формировать свою собственную судьбу сам. В Венеции есть рабы, это правда, и классовые различия тоже. Но теоретически решительный человек может возвыситься над своим классом. Он сам может подняться из нищеты и страданий к процветанию и праздности.