В погоне за рассветом
Шрифт:
Я кивнул.
— Наши монахи на Западе часто вырезают на дереве обратное изображение начальной буквы рукописи и наносят ее оттиск на несколько страниц, для того чтобы братья-художники раскрасили и детально выписали ее в своей индивидуальной манере, прежде чем продолжить писать остальную страницу от руки.
Ахмед покачал головой.
— В «наборном письме» оттиски не ограничиваются начальными буквами и писать от руки вовсе не требуется. Мастера делают из терракоты множество отдельных yin для каждого иероглифа в языке хань а теперь у них уже появились и все буквы монгольского алфавита. Так что этот zi-shu-ju может объединять любое количество yin с разным количеством слов. Таким образом, можно собирать целые страницы текста, а страницы объединять уже в целые книги. Способом zi-shu-ju можно производить их в огромном количестве, и все копии будут похожи между собой. Наши мастера создают книги гораздо быстрей и точней, чем это делает писец вручную. А когда изготовят набор yin для арабского и латинского алфавита, то можно будет производить книги на всех известных языках — одинаково просто, дешево и в больших количествах.
— Правда? — пробормотал я. — Но, wali, тогда это еще более полезное изобретение, чем создание «летучих денег».
— Вы правы, Фоло. Я и сам пришел в восхищение, когда впервые увидел созданные при помощи «наборного письма» книги. Я уж подумал, а не послать ли нескольких мастеров хань на Запад, чтобы они обучили zi-shu-ju жителей моей родной Аравии. Но, к счастью, я вовремя вспомнил, что все формы в zi-shu-ju заполняют чернилами при помощи кистей, сделанных из щетины свиньи. Таким образом, было бы просто непостижимо предложить этот способ народам, исповедующим ислам.
— Да, я могу это понять. Ну что же, благодарю вас, wali Ахмед, и за разъяснения, и за жалованье. — Я начал укладывать бумажки обратно в свой поясной кошель.
— Позвольте мне, — произнес он ненароком, — предложить вам еще немного разъяснений. Есть некие места, где вы не сможете воспользоваться «летучими деньгами». Ласкатель, например, возьмет взятку только чистым золотом. Но, я думаю, вы это уже и без меня знаете.
Постаравшись, чтобы на лице у меня ничего не отразилось, я поднял глаза от кошеля и столкнулся с его холодным агатовым взглядом. Пока я ломал голову, как много он знает о моих делах, Ахмед вежливо сказал:
— Лично я и в мыслях не держу, что вы можете не подчиняться великому хану. Он велел вам знакомиться с придворными и расспрашивать их обо всем. Но я бы посоветовал вам ограничиться верхними этажами дворца. Не спускаться в подземелье господина Пинга. И даже в помещения для прислуги.
Итак, этот человек знал, что я велел Ноздре шпионить. Но знал ли он зачем? Неужели Ахмед догадался, что я интересуюсь министром малых рас, а если и догадался, то почему его это так заботило? А может, главный министр просто боялся, что я могу услышать что-нибудь, что способно повредить ему самому? Изобразив на лице полнейшее безразличие, я ждал, что еще скажет мне wali Ахмед.
— Подземелья и темницы — очень нездоровое место, — продолжил он равнодушно, словно предупреждал меня о том, что влажность может вызвать ревматизм. — Но пыткам можно подвергнуться также и наверху, причем гораздо худшим, чем у Ласкателя.
Тут уж я не мог промолчать.
— Я уверен, что нет ничего хуже «смерти от тысячи». Возможно, wali Ахмед, вы не знакомы с…
— Я знаком с этим. Но даже Ласкателю известны не все самые страшные пытки. Уж поверьте, я в этом разбираюсь. — Ахмед улыбнулся — вернее, улыбнулись лишь его губы, а агатовые глаза — нет. — Вы, христиане, считаете ад самой ужасной пыткой, которая только может быть, и в вашей Библии рассказывается, что ад состоит из боли. «Брошенный в адское пламя, где черви не умирают, а огонь не гаснет», — так, помнится, говорил ваш благородный Иисус своим последователям. Так вот, подобно Иисусу, я предупреждаю вас: не заигрывайте с адом, Марко Фоло, и не ищите соблазнов, которые могут отправить вас туда. Иначе я поведаю вам об аде куда больше, чем ваша христианская Библия. Ад — это не обязательно то место, где вечно горит огонь, обитают черви, а грешники испытывают разного рода физические муки. Ад — это даже не обязательно какое-то конкретное место. Ад — это то, что больнее всего ранит.
Глава 11
Из кабинета главного министра я прямиком отправился к себе, намереваясь сказать Ноздре, чтобы он поуменьшил свой шпионский пыл — по крайней мере до тех пор, пока я как следует не обдумаю все предупреждения и угрозы wali. Но Ноздри дома не было, а меня поджидал какой-то посетитель. Встретившие меня Биликту и Биянту надменно вздернули бровки, сообщая мне о рабе, который зашел в мои покои и попросил остаться и подождать возвращения их господина. Поскольку сами близняшки были свободными, они с презрением относились ко всем, кто стоял ниже их на социальной лестнице. Однако казалось, что на этот раз сестры возмущены гораздо больше обычного. Было довольно любопытно посмотреть, что же так задело их, и я поспешно вошел в свою гостиную. Там на скамеечке сидела женщина. Когда я вошел, она согнулась до пола в изящном ko-tou и оставалась в таком положении, пока я не разрешил ей подняться. Незнакомка выпрямилась, и я от удивления вытаращил глаза.
Рабы во дворце, когда они отправлялись с поручениями из подвала, кухни или конюшни к благородным господам, всегда были одеты хорошо, чтобы не бросать тень на репутацию хозяина, поэтому я изумленно уставился на эту женщину вовсе не из-за прекрасного наряда, который на ней был. Меня поразило, что она носила его так, словно привыкла к самому лучшему и была уверена в том, что никакое самое богатое одеяние никогда не затмит ее собственного великолепия.
Посетительница отнюдь не была молоденькой девушкой, должно быть, ей было столько же лет, сколько и Ноздре или дядюшке Маттео. Но на ее лице не было морщин, годы отметили красоту женщины лишь достоинством. Сияние юности, которое наверняка некогда изливалось из ее глаз, сменила безмятежность и глубина лесного озера. В волосах незнакомки были видны кое-где серебряные пряди, но в целом волосы ее оставались теплого рыжевато-каштанового цвета, не прямые, как у китаянок, а спадающие в беспорядке локоны. Женщина держала спину прямо, и, насколько я мог видеть через парчовые одежды, фигура у нее до сих пор была крепкая и красивая.
Короче говоря, я потрясенно застыл на месте, уставившись на посетительницу, как остолоп, а она произнесла нежным голосом:
— Вы, как я полагаю, хозяин раба Али-Бабы?
— Кого? — поразился я. Но тут же спохватился: — Ах да, Али-Баба принадлежит мне.
И, намереваясь скрыть свое мимолетное смущение, я, пробормотав извинения, удалился, чтобы заглянуть в кувшин — посмотреть, как себя ведет мой воспламеняющийся порошок. Мысли лихорадочно кружились у меня в голове. Так, значит, это и есть турецкая царевна Мар-Джана! День или два тому назад я насыпал huo-yao из одной корзины в крепкий кувшин. Ничего удивительного, что Ноздря когда-то был ею очарован, а теперь влюбился снова. Затем я налил немного воды в эту порцию порошка. Ничего удивительного, что он был готов на все, согласен полностью измениться, чтобы только добиться этой женщины. Невзирая на скептицизм мастера огня, мне хотелось посмотреть, не смогу ли я изменить свойства порошка, превратив его в густую грязь. Да за такую красавицу и жизнь отдать не жалко! Похоже, мастер огня был прав, когда поднял меня на смех. Но как, во имя Господа, шут гороховый вроде Ноздри мог даже познакомиться с такой женщиной? В кувшине была лишь унылая темно-серая грязь, которая выглядела не слишком-то многообещающе. Да женщина, подобная этой, должна просто посмеяться над таким человеком, как Ноздря, или зло над ним подшутить. Порошок теперь напоминает навоз. Может, он и не распадется на составные части, но точно никогда не воспламенится. Вах! Неужели такую красавицу не тошнит при виде Ноздри?
— Скажите, господин Поло, — произнесла Мар-Джана, когда я вернулся, — я правильно догадалась, что вы попросили меня прийти сюда, чтобы усладить похвалами в адрес вашего раба Али-Бабы?
В полнейшем изумлении я несколько раз кашлянул и предпринял попытку заговорить.
— Ноз… — Тут я опять закашлялся и попытался начать еще раз: — Али может похвастаться множеством достоинств, талантов и навыков.
Это было самое большее, что я мог сказать, не покраснев от смущения и не произнеся ни слова лжи: что-что, а похвастаться Ноздря всегда был мастер.
Мар-Джана слегка улыбнулась и сказала:
— Как я узнала от наших приятелей рабов, они не могут решить, что больше: невероятное самомнение Али-Бабы или же пустословие, при помощи которого он его выражает. Но все согласны, что эти особенности можно считать привлекательными в мужчине, который так сильно обманулся во всем остальном.
Я уставился на посетительницу, широко раскрыв рот и позабыв о правилах приличия. Затем я произнес:
— Постойте-постойте. Вы, очевидно, много знаете о Нозд… об Али. Но, боюсь, вы даже не подозреваете, какие невероятные истории он мне рассказывает.