В погоне за счастьем
Шрифт:
— Хочу, чтобы ты заставил меня забыть о нём…
Молчание. В густой тишине. Означающее то ли отказ, то ли согласие. Мысли, возвращающие на обломки желаний. Планов. Жизни. Будущего.
Звучно фыркаю, поражаясь своей нелогичности. Идиотизму. Наивной вере в сказку, которой нет места в современных реалиях. Плавно прикрываю глаза, повторяя обрывисто суть своей просьбы. Ощущая мгновенное напряжение его тела. Разряды тока, возникшие в ходе внутреннего противостояния. Тактично пронизывающие насквозь, отражаясь в заметном " хождении" пальцев".
— Кусь, ты меня возненавидишь… — обретая голос, выдыхает
— Я не справлюсь одна…,- шепчу, закусывая губы. — Я… Не знаю, как дальше быть… Дим… Всё рухнуло в миг… Помоги… Ты же говорил, что меня любишь…,- шепчу, сквозь ощутимую боль, что приносят эти слова.
— Ты не понимаешь, что со мной творишь…,- обвивает поясницу рукой, задирая на мне свою футболку, под которой на коже уже сжимаются пальцы. — Раздираешь на части. И продолжить нельзя и оставаться с трезвым рассудком, прижавшись к тебе уже невозможно. Рехнешься с тобой. А отпущу сейчас, — все и вовсе потеряет смысл…
— Ты обещал выполнить любое моё желание, — не видя смысла, настаиваю на своем. Я возлагаю на него слишком большие надежды? Нет, чёрт подери. Я больше и вовсе ни на что не надеюсь. Заполняю дыры во времени. Страшась отобрать его у себя, склонившись к решению свести счёты с жизнью.
" Бесполезно..", — последняя разрешённая себе мысль перед тем как его губы ложатся поверх моих, лаская без видимого напора. А я стараюсь больше не думать. Ни о чем. Стараюсь опустошиться вместе с движениями его пальцев, то плавно, то излишне резко, избавляющих от остатка одежды. Белоснежного кружевного белья, точно в насмешку, выделяющегося на темном полу светлым," чистым " пятном.
Подаюсь вперёд, позволяя взять себя на руки. Уложить на широкую кровать кажущейся миниатюрной в пространстве комнаты. Позволяю обрамить себя прохладным шелковым простыням, в которые оказываюсь вдавлена под весом навалившегося на меня тела. Обжигающего жаром, разрастающимся в местах соприкосновения кожи.
Верховцев не забалтывает меня бессмысленными признаниями. Не разбрасывается пустыми обещаниями, что померкнут к утру. Он не говорит со мной вовсе. Да и я абстрагируюсь, не стараясь что-то услышать. Чувствуя всё о чём он молчит в каждом прикосновении. Непривычно нежном. Несвойственном ему… Нестыкуемом с заявленным образом. Ассоциирующимся больше с… Непозволительное сравнение, пришедшее в голову. Обрамляю сильную шею руками, возвращая к своим чужие губы, планомерно исследующие каждый участок моего тела. Усиливаю объятия, безмолвно целуя его в ответ. Вкладывая в этот поцелуй всю нерастраченную нежность, от которой хочется избавиться, раз и навсегда оставив её здесь, в периметре чужой комнаты; вкладывая свою нежизнеспособную любовь, обещая себе отныне, не позволить кому-то дотрагиваться до своего сердца; вкладывая боль, выжигающую веру в мечты, запечатываюшую, раз и навсегда, возможность думать о будущем, оставляющую после себя способность жить одним днём. Вкладывая… Себя. Полностью. И без остатка.
Макс
— Привет, — протягиваю с неохотой, отвечая на повторный входящий, поступающий на телефон.
— Мась, ты дома? — начинает заискивающе, заставляя невольно передернуться от " милого прозвища", озвученного приторно сладким тоном.
— Донесли? — усмехаюсь, сухо отвечая:- На пути в офис. Должен сдаться до полуночи, чтобы утру стать свободным человеком.
— София, — отвечает без надобности. — Ты же знаешь, у нас с ней сохранились лёгкие и непринужденные отношения. Твоя мама ангел.
— Знаю. И ты тоже знаешь, что на моё послабление тебе рассчитывать глупо. Линка, у тебя своя жизнь. У меня своя. Сколько можно говорить об этом?
— Мась… — протягивает молящим, ласковым тоном. — Я всего то хотела попросить у тебя прощения. Мне рожать через пару недель. За руль уже нельзя. Трясусь в поезде в сторону малой родины, чтобы забрать маму к себе, да сдать последние документы на продажу квартиры…
— Поздравляю. Прощаю. Всё? — уточняю резко, желая поскорее завершить разговор. Смягчая дополнение более спокойным:- Маме привет передавай. Надеюсь у неё всё хорошо.
— Да, хорошо. Обязательно передам, — отзывается обиженно. — Я ненароком подумала, что возможно, больше никогда не вернусь в родной город. Мой мужчина не разделяет подобной сентиментальности, поэтому еду одна. Пусть и со всеми удобствами… Солнце, мне действительно это важно, понимаешь? С глазу на глаз. Не по телефону…
Она что-то ещё бубнит, раздражая слух отголосками всхлипывания, к которым я не привык. Да и той, что, буквально силой, выжимает из меня положительное решение, в обыденности не присуща эта плаксивость. С трудом верится, но, возможно, материнство и правда меняет… Вопрос, в какую сторону?
— Посидели бы в кафе, вспомнили былое… — доносится в трубке различимый обрывок фразы.
– Во сколько ты пребываешь? — перебиваю, слыша в трубке отголосок нервного хлюпанья. Называет время, замолкая, в ожидании моего ответа.
Выдыхаю, произнося:
— Лин, ты же знаешь, что такое завершающая стадия проекта. У меня за последние три недели ни сна, ни отдыха. Днём и ночью проверки на соответствие нормам и прочность по всем "ступеням".
— Именно поэтому я сама никак не дойду до декрета, — усмехается звучно. — А бросить проект- загубить карьеру.
— Довезу до мамы и на этом поставим жирную точку, — выдаю с неохотой. Ощущая себя свиньёй за желание прямо, не таясь, послать её к черту. Не выслушивая очередные, раздутые из ничего, доводы.
— Ты душка, Макс, — пропевает с улыбкой, меняющей голос. — Точку. Ты прав. Пусть это станет моим прощальным подарком.
— Линка? — выдыхаю резко, слыша в ответ настороженное " да?". — Ты же уже знала о беременности, когда в нашу последнюю встречу лезла ко мне под душ?
Молчание в трубке принимает затяжной характер, заставляя даже отдалить аппарат от уха, убедившись в том, что разговор ещё идёт.