В погоне за золотом Измира
Шрифт:
Вернулся Пабло, и мы сразу же тронулись в путь. Мануэль попрощался с нами и вернулся в кафе. Висенте отвел нас к телеге, запряженной ослом, доверху набитой соломой. Он подробно объяснил мне, как мы будем пересекать границу. Мог бы и промолчать. Эту сцену я лицезрел в десятках фильмах. На границе, сказал он мне, мы спрячемся под соломой. Пограничники увидят только ее. Им и в голову не придет, что под ней могут быть двое мужчин.
— Двое мужчин и «дипломат», — уточнил я.
— Разумеется, — покивал Висенте. — Теперь насчет денег. Вы понимаете, предстоят некоторые
— Сколько?
Он назвал сумму в песетах, соответствующую пятидесяти долларам. У меня сложилось ощущение, что именно столько или даже чуть больше он намеревался заплатить пограничникам. Я начал торговаться лишь для того, чтобы не показать, что названная цифра меня вполне устраивает. К моему удивлению, он тут же снизил запрашиваемую сумму на треть. Я понял, что он очень хотел переправить нас во Францию. И не мог допустить, чтобы мы обратились к конкурентам, которых, как я уже понял, хватало.
Я незамедлительно расплатился. Поездка будет долгой, предупредил он и предложил нам поспать. Мы могли лечь на солому и укрыться одеялами. Под солому нам предстояло забраться у самой границы. Висенте сказал, что проще всего проехать через Андорру, то есть пересечь две границы. Сначала из Испании в Андорру, потом из этой крохотной баскской республики — во Францию. Пограничники там не столь бдительны, и он их хорошо знает.
Эстебан и я залезли на солому. Пабло дал нам по одеялу. Мы улеглись, завернувшись в них. Заметно похолодало, небо высветило звездами. Пабло и Висенте сели на деревянную скамейку в передней части телеги, и осел потащил нас к границе. Я лежал, наблюдая за звездами, пальцы цепко держали ручку «дипломата».
— Но ведь тебя зовут не Энрике, — прошептал в темноте Эстебан.
Я велел ему помолчать. И уже решил, что он заснул, когда последовали новые вопросы.
— Когда ты все это купил? Принадлежности для парикмахерского салона?
— Потом все объясню.
— Скажи сейчас.
Я посмотрел на наших возниц. Слышали они нас или нет?
— Я их купил в Сарагосе.
— Как ты добр.
— Не будем об этом.
— Только позволь заметить, брат мой, тебя обманули.
— Как так?
— Ножницы дешевые. Они долго не протянут. И косметика отвратительная. Какая-нибудь продавщица ею и воспользуется, но жена Шарля де Голля...
— Ты хочешь уложить волосы и ей?
— И разбогатеть. А с чего такая суета из-за пудры для лица?
— Во Францию запрещено ввозить пудру для лица.
— Но почему?
— На границе берут очень высокую пошлину. Чтобы защитить интересы французских производителей.
— Неужели им повредит одна жестянка? Толстяк еще сказал, что у нее нет запаха и сладкий вкус.
— Спи, Эстебан.
— Я столько не понимаю.
— Ты хочешь попасть в Париж?
— Всем сердцем, друг мой.
— Тогда поспи.
Он замолчал. Потому что обиделся. Ему хотелось, чтобы я взял его за руку и заверил в том, что в Париже ему будет очень хорошо, что его встретят с распростертыми объятиями, что он будет причесывать самых знаменитых женщин.
Сумасшедший, что возьмешь, но для такой поездки его недуг пришелся весьма кстати. Опять же, его присутствие придавало мне уверенности в себе. При его неспособности решить самый простой вопрос я уже казался себе суперменом, для которого нет невозможного.
Осел тащил и тащил телегу. Нас окутывал дым от сигары Висенте. Дорога поднималась вверх, выравнивалась, вновь поднималась. Я лежал, закрыв глаза, изредка выполнял дыхательные упражнения, отдыхал. Иной раз случалось так, что несколько часов приходилось отдать ничегонеделанию, и в таких ситуациях я завидовал тем, кто мог спать. Эстебан вот просто закрывал глаза и тут же терял всякую связь с происходящим вокруг. Ему снились сны, и несколько часов пролетали, как миг. Мне же оставалось лишь лежать в темноте и ждать.
Многие годы меня сие не тревожило. Один раз приспособившись к жизни без сна, я всегда находил себе занятие, с кем-то говорил, что-то писал, читал, изучал. Сколько бы человек ни жил, никогда ему не узнать всего того, что можно узнать. К примеру, в мире несколько сотен живых языков. На их изучение может уйти немалая часть жизни. Лежа на кровати в своей квартире, я мог часами слушать кассеты с курсом изучения очередного языка. Отдыхая душой и телом, я добавлял его к коллекции изученных ранее. Это занятие не навевало на меня тоску.
В отличие от лежания на сене под яркими звездами, рядом с похрапывающим Эстебаном. Я словно вернулся в стамбульскую тюрьму.
Я уж подумывал над тем, чтобы подняться, спрыгнуть с телеги и немного пройтись пешком. Или хотя бы посидеть в компании Висенте и Пабло и поговорить с ними по-испански. Осел двигался со скоростью шесть или семь миль в час. Напрямую от границы нас отделяли двадцать миль, но дорога петляла, так что эти двадцать миль вполне могли превратиться во все сорок. Мне не хотелось так долго лежать на сене. Но, как выяснилось, я поступил благоразумно, не сдвинувшись с места.
Я услышал, как Пабло заговорил по-испански.
— По-моему, мы можем остановиться. Уже много миль они не разговаривают и не шевелятся.
— Ты уверен?
— Позови их. Посмотрим, ответят они или нет.
Висенте позвал.
— Энрике? Вы спите?
Я промолчал. Эстебан что-то пробурчал во сне, и я с трудом сдержался, чтобы не пнуть его. Я чувствовал, что нас ждали серьезные неприятности, если б он подал голос.
— Они спят, Висенте.
— Хорошо.
Телега сбавила ход, остановилась. Я услышал, как они спрыгнули на землю, обошли телегу сзади.
— Они спят?
— Думаешь?
Рука коснулась моей ноги, подняла ее, опустила. Я не отреагировал.
— Они спят, Висенте. Пора брать пудру. Потом будет сложнее.
— Но он сказал, что отдаст ее мне перед границей.
— Он может придумать что-то еще. Какую-нибудь отговорку.
— Ты прав. Может.
— Нет.
— Я в мгновение ока перережу им глотки. Два раза махнуть ножом, и все дела. А потом...
Я напрягся. Представил себе, как он нагибается над нами, с ножом в руке. «Я его пну, — подумал я. — Пну ногой и выскочу из телеги».