В поисках Белой ведьмы

Ли Танит

Меня опустили в могилу. Над могилой, может быть, насыпали холм, а может, и гору. Какая разница – это никакого значения не имело.

Меня освободила вернувшаяся ко мне Сила. Ее теперь ничто не сдерживало. Я обрел ее с необычайной легкостью. Светящийся столб энергии обжег гроб изнутри палящим огнем, украшения из драгоценностей пошатнулись, несколько павлиньих перьев упали мне на грудь. Железо треснуло, золотые петли, державшие крышку гроба, расплавились, она внезапно поднялась в воздух и, исчезнув из моего поля зрения, свалилась на землю.

На мне было целое состояние: доспехи из бронзы, эмали и оникса, серебряный шлем,

отягощенный огромными золотыми пальмовыми ветвями. Живому человеку пришлось бы ходить, согнувшись в три погибели под тяжестью такого груза. На теле у меня, как на гусенице, был золотой кокон в несколько дюймов толщиной. Похоронив меня по-царски, меня запеленали в металл. Теперь я был благодарен тем людям, которые в спешке или по недобросовестности сделали свою работу спустя рукава. По их недосмотру в золотой оболочке были отверстия, через которые к моей коже и к легким шел воздух. Без воздуха я, наверное, проспал бы до тех пор, пока золото не рассыпалось бы от времени. Может сто лет, а может, и больше.

В крышке гроба тоже было круглое отверстие. Согласно масрийскому обычаю, даже после смерти тело должны были освещать лучи солнца – Масримаса.

Моя Сила разбила сказочное обмундирование. Позолоченная броня упала с меня, как кокон с бабочки, и рассыпалась в прах.

Я обнаженным вышел из гроба и ступил на пол – так спящий встает с постели. Сбоку, на порядочном расстоянии, валялась тяжелая крышка. Оказалось, что она была богато украшена не только изнутри, но и снаружи – позолотой, драгоценностями, золотом. И я смог поднять ее усилием воли – чтобы сделать это руками, потребовалось бы человек двадцать.

Эта мысль показалась мне забавной. Осмотревшись, я снова улыбнулся.

В масрийских религиозных верованиях есть интересная двойственность. С одной стороны, считается, что после смерти души следуют в мир иной, где правит их огненный бог. Однако душа может немного повременить с отправлением, поэтому в могиле для нее создаются все необходимые удобства. Ни тогда, ни теперь я не был убежден, что каждый масриец полностью и безоговорочно в это верит. И все-таки, может формально, а может, чтобы заглушить свои собственные сомнения, они это делают.

Помещение было небольшим, пол выложен разрисованными плитками. На серебряной цепи висела масрийская лампа из розового стекла, рядом лежали трут и кремень. Тут стояли маленькие столики из полированной кости со всевозможными туалетными принадлежностями, серебряная ванна с высокими кувшинами, наполненными водой, и хрустальными вазами с маслом. Фреска на стене изображала сады с цветущими деревьями, среди которых резвились обезьянки, кошки и птицы. (Чтобы призрак не тосковал по земным садам? По-моему, такая дешевая подделка лишь повергла бы его в рыдания.) Изящный диван с золотыми подлокотниками и шелковыми подушками располагал ко сну. Рядом стояли запечатанные бутыли с вином, корзины с фруктами и сластями и успевший покрыться плесенью хлеб. И все-таки я съел его, потому что был голоден; на вкус он был отвратителен, но насытил меня, а вино убрало изо рта неприятный вкус.

Разбираясь с содержимым корзин, я внимательно рассматривал форму гробницы. Закругленные стены, сужающиеся кверху в виде дымохода; наверху было отверстие, через которое виднелось небо. Это отверстие располагалось как раз над щелью в саркофаге, чтобы солнечный свет мог туда проникать. Верхнее отверстие было довольно широким, поэтому его прикрывала решетка – иначе бы в него могли залететь птицы. Все это соответствовало строению усыпальниц, которые я раньше видел, все, кроме одной детали: помещение как-то странно обрывалось, и я сообразил, что за этой комнатой находится еще одна. Я поискал дверь и не мог ее найти. Тогда я пробил брешь в стене своей энергией, будто ударом огромного кулака. Кусок стены рассыпался, и вместе с ним розовые деревья, обезьянки и медово-желтые голуби. И за ней я увидел еще одну гостиную смерти.

У меня не было дурных предчувствий, пока я не увидел посеребренное зеркало и благовония в янтарных сосудах. Тогда я понял.

Я перешагнул через разрушенную стену, и на меня повеяло холодом смерти.

Гроб, сделанный из бронзы, без украшений и позолоты, был прикрыт императорским знаменем с лилиями.

Я застыл на месте и, прислонившись к полуразрушенной кирпичной стене, вспомнил ее лицо, представшее передо мной сквозь пелену лихорадки, когда она спросила, нужно ли еще что-нибудь сделать. Да, тогда мне казалось, что чума ее миновала. И все-таки она лежала здесь.

Вот какова была глубина ее преданности мне. Опасаясь, что необходимые молитвы не были прочитаны надо мной перед смертью, что я не получу того, что требуется, она отдала мне все, что может масриец получить после смерти, отдала, отняв у себя, – гробницу, снаряжение, достойное короля или принца, драгоценный саркофаг. Я лежал в гробу, предназначенном для нее.

Я любил ее высокий гибкий стан, ее глаза – почти на уровне моих. Да, ее смертное ложе вполне могло подойти мне. А что касается богатых доспехов, в которые меня заключили, – где она их достала и на какие уловки пустилась, чтобы я, не принадлежа даже к городской знати, незаконно воспользовался ими? И сделав это, она сама заняла место рабыни в маленькой комнате; умирая, она не знала, какую шутку сыграет судьба с ее дарами. И в самом деле, откуда ей было знать, что я вернусь из небытия, проснусь и закричу, задыхаясь в одном из ее подарков, которые ее любовь, ее щедрость, ее гордость преподнесли мне, делясь со мною всем даже после смерти?

В этой гробнице не было света, кроме того, который теперь попадал туда сквозь разрушенную стену, в бронзовом саркофаге не было отверстий. Мысль о том, что она наделала, львиными когтями раздирала меня изнутри. Отвернувшись от гроба, я прошелся по комнате, касаясь ее вещей. На подносе лежали гребни, краски для век, которыми она подрисовывала глаза! Ожерелье из жемчуга светилось и переливалось – точно так же, как оно светилось у нее на шее. Среди духов я нашел пузырек, который без труда узнал, и взял его, чтобы вдохнуть ее запах – то ли для того, чтобы почувствовать себя еще более несчастным, то ли наоборот. Но ее запаха я не почувствовал – пахли просто духи в хрустальном сосуде.

Я резко повернулся и подошел к бронзовому саркофагу. Что заставило меня долго и пристально смотреть на него – дремлющие во мне темные силы или низменные человеческие побуждения? Смерть безоговорочно заявляла свои права. Итак, я был свободен, но одинок. Теперь целую вечность обречен я, сидя на обочине, провожать глазами похоронные процессии в безмолвии и одиночестве.

Голыми руками я сорвал крышку гроба. Я не чувствовал своей Силы, во мне кипел только гнев. Крышка, загрохотав, отлетела в сторону, из гроба разнесся тошнотворный запах бальзама.