В поисках Белой ведьмы
Шрифт:
Свою женщину я тоже не хотел видеть, хотя, по правде говоря, что-то во мне стремилось в ее объятия, под защиту ее любви и ее тела, к последней утехе перед ударом меча.
Я дошел до рощи и прилег под деревом. На темном таинственном небе не зажглась ни одна звезда.
В полночь зазвонили колокола – странно было слышать их звук, примету нормальной, упорядоченной жизни среди сплошного хаоса. Вскоре после этого я услышал невдалеке незатихающий звук человеческого голоса. Я решил посмотреть, в чем дело. Может быть, это знак для меня?
В кустах лежал человек, вор, даже в такую ночь занимавшийся своим промыслом; незадолго
– Мне холодно, Феншен. Феншен, сбегай к вдове и принеси угля. Ты же видишь, Феншен, мне холодно, я болен. У меня болит живот, как будто червь ест меня изнутри.
Я понял в чем дело. Страшное слово как будто высветилось в мозгу.
Его трясло. Он поджал ноги и снова заговорил:
– Мухи ничего мне не сделали, Феншен. Я спрятался в доме вдовы, в подвале, и стряхнул их, когда они сели мне на руки. Но она, дура, закричала, и они забились ей в глотку.
Он рассмеялся и тут же закричал, схватившись за живот, с искаженной от боли улыбкой на лице.
Так я увидел первую жертву чумы, занесенной в Бар-Айбитни мухами.
Глава 3
Эту эпидемию чумы назвали Желтым покрывалом. Люди всему должны давать имена, как будто этим они подавляют безымянный ужас, царящий в их сердцах. Хотя на этот раз название было точным. Те, кто заражался чумой, быстро переходили от стадии слабости и апатии к лихорадке, сопровождаемой внутренними кровотечениями.
Это был переломный момент, потому что либо кровотечение по неизвестным причинам прекращалось, лихорадка спадала и больной постепенно выздоравливал, либо состояние его ухудшалось, вся система внутренних органов разрушалась в результате отравления, за этим следовала смерть.
К этому времени из тела выходило столько крови, что кожа – смуглая кожа масрийцев – приобретала отвратительный бледно-желтый цвет. При виде груды тел на телегах мусорщиков не возникало сомнения в том, что они стали жертвами коварной болезни, средства против которой никто не знал.
Желтое покрывало появилось ночью, внезапно, как сверхъестественное проклятие. Наиболее восприимчивые к болезни заболевали сразу же. Другим, более выносливым жертвам, чума давала кратковременную отсрочку.
Я рассказываю об этом как человек, очень хорошо знакомый с этим заболеванием. Я видел его на всех стадиях и во всем многообразии. У меня на глазах умер вор в Роще Магнолий. Он отошел быстро, перед рассветом. Я ничем не мог ему помочь, да, собственно, и не пытался. Я знал, что это – последний удар меча. И сознание этого, как ни странно, придавало мне стойкости.
К утру три сотни людей слегли от чумы. К полудню – три тысячи, а сотни трупов уже охладели.
Сначала, не вполне поняв, что происходит, родственники умерших пытались хоронить их в каменных гробницах, в соответствии с ритуалами жрецов. Вскоре стали копать огромные ямы в городских парках, а затем на открытых земляк к востоку от Пальмового квартала. Поскольку это был масрийский город, прошло два дня, прежде чем люди примирились с указом о сожжении тел на кострах. К тому времени чума проникла в каждый квартал и район Бар-Айбитни. Она не была пристрастна к своим жертвам, щадя иногда стариков и калек и убивая молодых людей, новобрачных, женщин, собирающихся дать жизнь ребенку. Что касается самих детей, то выживал едва ли один из пятисот.
Я знал, что и мне на этот раз придет конец. Наблюдая, как страдают другие, я смирился с тем, что то же самое ожидает меня. Я тоже был молод и силен, я не умер от укуса змеи, мои раны затянулись, не оставив шрамов, но этого я не переживу. Белая женщина, которую я искал, которую я поклялся убить, теперь подослала убийц ко мне. В этой обреченной на гибель столице я менее, чем кто-либо другой, мог рассчитывать на спасение.
После того как вор скончался, я пошел в город, окутанный в дымчатую предрассветную мглу, сквозь которую уже проглядывали темные испарения из ямы для трупов. Навстречу мне из бедного квартала двигалась небольшая процессия: несколько семей отважились выйти из дома и несли больных на самодельных носилках. Их лица были искажены страхом и отчаянием, но они тихо переговаривались между собой, стараясь отогнать мысли о будущем. Когда они проходили мимо меня, девушка лет двадцати, которая шла позади всех, ведя с собой маленького мальчика, внезапно упала на землю. Те, кто шел рядом, засуетились, женщины зашептали слова молитвы. Никто не подошел к девушке, а ребенок вцепившись в нее, громко заплакал.
Я подошел и, опустившись рядом с ней на колени, положил руку на голову мальчика, пытаясь его успокоить. Девушку, очевидно, свалила с ног чума.
Одна из женщин сказала:
– Это лихорадка, господин. Ею уже многие болеют. Мы идем к Храму воды на Янтарной дороге. Его жрецы – опытные знахари.
Девушка что-то пробормотала, шевельнулась и открыла глаза. Они были затянуты пеленой, по ней градом струился пот, но заметила ребенка – это был ее брат или сын – и протянула к нему дрожащую руку.
– Не плачь, – сказала она. Затем она увидела меня, неясное лицо склонившегося над ней незнакомца, и прошептала:
– Мне уже хорошо, господи. Я сейчас встану.
Встать она, конечно, не смогла, поэтому я взял ее на руки и пошел вслед за остальными. Ребенок перестал плакать; ему было всего лишь три или четыре года. Женщина постарше неуверенно взяла его за руку и поспешила присоединиться к процессии.
Не успели мы пройти нескольких шагов, как девушку начала бить крупная лихорадочная дрожь, но сознание ее оставалось ясным, и она упросила меня положить ее на землю. Она совершенно обессилела, и я положил ее на мостовую. Так она пролежала два часа посреди улицы в луже крови и гноя. В предсмертной агонии она схватила меня за руку и, снова придя в себя, спросила, сколько времени. Прежде чем я успел ответить, она была мертва.
Она умерла еще тише, чем тот вор в Роще.
Было очень жарко, на дымно-свинцовом опаленном небе не видно было ни облака, ни птицы; солнце тлело, блестя сквозь пепельную синеву. Не знаю, что мною овладело, какой-то дух виноватого раскаяния. Ни страха, ни гнева я тогда не чувствовал; это мне еще предстояло. Я пошел туда, где скрылась процессия с носилками, и вскоре пришел к Храму воды.
Это было небольшое здание, оштукатуренное и отделанное красной лепкой, внутри – Масримас из зеленой бронзы и чудодейственный колодец, вода которого считалась целебной. Во дворе уже скопилось множество больных. Чтобы заглушить зловоние, всюду курились травы, но это не помогало. Однако к этой тошнотворной вони скоро привыкаешь и перестаешь ее замечать.