В поисках человека. Очерки по истории и методологии экономической науки
Шрифт:
Прямым продолжением «Абстракции – матери порядка» стала статья в «Журнале Новой экономической ассоциации» [24] , где я пробую применить разделение, введенное Т. Лоусоном между абстракциями и идеализациями. Хочу обратить внимание на то, что здесь различие между канонами становится уже не количественным, а качественным, хотя и делается оговорка о том, что разделить абстракции и идеализации на практике не всегда можно. Вероятно, для профессионального философа такая позиция может выглядеть наивной, но я уверен, что для позитивной методологии экономической науки вопрос о статусе абстракции в экономической теории очень важен.
24
«Абстракции в экономической науке».
Попыткой применить подход двух канонов к послевоенной истории макроэкономики явилась статья «Есть ли связь между экономической методологией и экономической политикой?». Главным источником вдохновения здесь, безусловно, явилась работа Н. Г. Мэнкью «Макроэкономист как ученый и инженер», которую я воспринял как авторитетную поддержку идеи двух канонов, исходящую от человека, сочетавшего в себе теоретика и практика самого высокого уровня. Для меня важнейшим результатом этой работы стал тезис о связи политики ручного управления и политики принципов соответственно с менее и более абстрактным каноном.
Из подхода двух канонов непосредственно родилась статья «Общая теория „споров о методах“ в экономической науке». Любопытно, что про споры о методах во множественном числе (не только о противостоянии Менгера и Шмоллера) я впервые услышал от того же Эрика Райнерта на Мировом конгрессе по экономической истории в Мадриде в 1998 г., а потом прочитал в «Истории экономического анализа» Шумпетера. Возникла гипотеза, что сторонами в каждом споре о методах являются представители первого и второго канонов,
25
Avtonomov V., Avtonomov Y. Four Methodenstreits between Behavioral and Mainstream Economics // Journal of Economic Methodology. 2019. Vol. 26. No. 3. P. 170–194.
Среди методолого-исторических проблем, которыми мне приходилось заниматься, можно особо выделить так называемую проблему кризиса современной экономической науки. С некоторой периодичностью эти кризисы ставятся в общественную повестку дня из-за серьезных экономических потрясений, в очередной раз не предвиденных профессиональными экономистами. В этот сборник помещены две статьи, написанные, соответственно, по поводу кризиса 1997–1998 гг. [26] и последней «великой рецессии» 2007–2009 гг. [27] Каждый такой кризис – благодать для методологов и историков экономической науки, которых в более благоприятное время не очень слушают. Он обычно начинается с констатации очевидных изъянов в макроэкономической политике и теории, а затем переходит на общий формализм экономической науки, который в эпоху лишений кажется вызывающим. В этих условиях полезно напомнить о структуре экономической науки, ее различных направлениях и сложных взаимоотношениях между теорией и политикой в каждом из них. Кризисы экономической науки, на мой взгляд, – неизбежное явление, и относиться к нему следует достаточно спокойно, как к редкому, но повторяющемуся периоду, в который влияние внешних факторов развития науки становится сильнее влияния внутренних.
26
«Методологические проблемы современной экономической науки».
27
«Экономическая теория до и после „великой рецессии“».
Переходя к историческому разделу моих публикаций не могу не напомнить, что первый импульс, полученный от «Юности науки» Аникина, надолго затих под мертвящим гнетом университетского курса истории экономических учений. Задним числом понимаешь, что лекции Ф. Я. Полянского, вероятно, содержали интересные сведения, но они были так глубоко укрыты под идеологической благонадежностью, что от этих лекций в моей памяти остались только курьезные фразы вроде «Цицерон плыл по течению, предаваясь безудержной демагогии». Казалось, что сверхзадачей курса было убедить студентов в том, что в истории немарксистской экономической мысли как до Маркса, так и после не было ничего интересного и сводилась она к длинному и нудному перечню сначала ошибок, а затем злонамеренных (вульгарно-апологетических) искажений. В качестве литературы по этому курсу мы должны были читать учебники и монографии советских «критиков буржуазной политической экономии», из которых принципиально нельзя было составить никакого представления о критикуемых сочинениях [28] . Прошло много лет, прежде чем я задумался над тем, что же значит слово «вульгарный» и почему неверно так называть современную западную экономическую теорию, которая очень далека от обыденного сознания агентов производства [29] . А в студенческие времена вся эта ритуальная брань спокойно пролетала мимо моих ушей. Единственным, на что меня могли вдохновить такие лекции, были «Критические частушки», из которых помню такие куплеты:
28
Позднее я узнал, что отклонения от этой заповеди назывались «объективизмом» и жестоко карались.
29
См.: Автономов В. С. К вопросу о вульгарной политической экономии // Республиканская научно-теоретическая конференция молодых ученых по общественным наукам, посвященная 70-летию Великой Октябрьской социалистической революции. Тезисы докладов. Рига: Латвийский гос. ун-т, 1987. С. 174–176.
Экзотические ударения в этой частушке не придуманы мной, а взяты непосредственно из лекций. Мысли о том, чтобы самому заняться этой славной дисциплиной, у меня и в кошмарном сне не возникало. Но вот я оказался в ИМЭМО, где к «вульгарной и апологетической» было иное отношение. В статье об экономических исследованиях в ИМЭМО [30] я подробнее пишу, с помощью каких идеологических и политических вывертов Н. Н. Иноземцеву и А. Г. Милейковскому удалось отстоять публикацию серии «Современная экономическая мысль Запада» в издательстве «Прогресс». Вот это была уже не родная «критика», хотя авторам предисловий надо было в меру своего таланта как-то подпустить и ее. А авторы эти действительно были талантливы, представляя славное поколение ИМЭМОвских шестидесятников: И. М. Осадчая, Ю. Б. Кочеврин, Р. М. Энтов. Переводили же тексты западных классиков молодые сотрудники Института. Я в эту обойму попал случайно, благодаря знанию относительно редкого немецкого языка. Мой друг Александр Чепуренко предложил поучаствовать в переводе «Теории экономического развития» Йозефа Шумпетера. О Шумпетере после университетского курса у меня не осталось никакого воспоминания, но когда я приступил к чтению и переводу, то сразу ощутил влияние этого мощного стиля, парадоксального, полемичного, изящного при всей громоздкости немецких предложений. А уж что говорить про эрудицию! Я считаю, что мне очень повезло с переводимым автором – с тех пор Шумпетер и его произведения остаются со мной не только, когда я их перевожу или редактирую переводы. Я обращаюсь к ним всегда, когда приступаю к какой-либо новой теме: очень часто обнаруживается, что Шумпетер думал над ней и сказал что-то умное и полезное. Даже когда он оказывается в плену у своих собственных предубеждений или идет против течения там, где течение в общем-то имеет право на существование, это все равно захватывающе интересно. Драматичная биография Шумпетера сама представляет собой сюжет для приключенческого сериала. А экономический субъект – предприниматель, которым он обогатил экономическую теорию! В «Теории экономического развития» Шумпетер подробно описывает свойства личности предпринимателя, которые позволяют ему выполнять свою уникальную функцию в экономике. В то время я еще не нашел для себя проблематику экономического человека, но впоследствии, когда в голову пришла тема, как экономисты с помощью модели человека могут приблизить теорию к сложностям реального мира, пример Шумпетера оказался как нельзя кстати. Помещенное в сборник предисловие к изданию «Эксмо» [31] относится прежде всего к двум книгам Шумпетера – «Теория экономического развития» и «Капитализм, социализм и демократия». Здесь я попытался подытожить свое отношение к Шумпетеру как к ученому и человеку. Но больше всего труда мне пришлось затратить на перевод и редактирование «Истории экономического анализа». Это недостроенная Вавилонская башня, которая уступает по масштабам лишь «Капиталу» Маркса. В эпоху наступившей гласности нас как-то собрал Ярослав Кузьминов, который решил на базе издательства «Экономика» выпускать альманах «Истоки» про историю народного хозяйства и историю экономических учений. В качестве приманки для этого альманаха было предложено (кажется, Р. М. Энтовым) печатать в каждом номере по главе «Истории экономического анализа» Шумпетера. Я взялся за перевод введения, потом главу про античность перевел Максим Бойко. Но наших денежных ресурсов хватило только на первые два выпуска, а потом
30
«Экономическая теория в ИМЭМО: советский период».
31
«Шумпетер и его книги».
32
«Eще несколько слов о методологическом индивидуализме».
Здесь уместно будет упомянуть статью «Еще несколько слов о методологическом индивидуализме», написанную вдогонку обсуждению статьи А. Я. Рубинштейна о социальном либерализме в журнале «Общественные науки и современность». Участники этой интересной дискуссии, где, на мой взгляд, из-под методологии иногда выглядывала идеология, часто ссылались на принцип методологического индивидуализма, но понимали под ним разные вещи. Я не поленился заглянуть в «Историю экономического анализа» и обнаружил, что Шумпетер – создатель этого термина – определял его как раз очень четко. По-моему, если следовать пониманию методологического индивидуализма в узком, шумпетеровском смысле, то между ним и методологическим холизмом возможно не только принципиальное противостояние, но и некоторое разделение труда.
Следующим этапом моей работы с историей экономической мысли после «Теории экономического развития» стала публикация «Австрийской школы» в 1992 г. И вновь вдохновителем выступил Ярослав Кузьминов, придумавший выпускать в той же «Экономике» серию, аналогичную прогрессовской. Думаю, что здесь также сыграло роль мое владение немецким, хотя нам почти ничего не пришлось переводить заново (кроме ранее непереведенных нескольких глав из «Общественной экономии» Визера, в которых была кратко изложена его знаменитая теория вменения) – слава богу, дореволюционные переводчики свое дело сделали хорошо. Задним числом можно заметить, что из этой визеровской работы мы взяли не самое интересное – таковым была попытка применить австрийские идеи к общественному хозяйству, а визеровская теория вменения была сформулирована в более ранней работе. В этом издании – первом на русском языке после Октябрьской революции – мы сосредоточились на теории ценности австрийской школы. Поэтому из Бём-Баверка в него попали именно «Основы теории ценности хозяйственных благ», где нет его главных достижений, связанных с теорией капитала и процента. Впрочем, впоследствии до «Капитала и процента» Бём-Баверка дело у меня все-таки дошло. Ну а в той книжке главное место принадлежало, конечно, «Основаниям учения о народном хозяйстве» Карла Менгера. Правда, мы сохранили дореволюционный перевод названия: «Основания политической экономии», – что я сейчас считаю неверным. Немецкий термин Volkswirtschaft (калькой с него является русское «народное хозяйство») выдает связи с немецкой научной традицией [33] , в которой «народ» был привычной единицей исследования и от которой Менгер, собственно, и отошел, но не без вышеупомянутого громкого «спора о методах». Здесь я, может быть, впервые подошел к вопросу, который будет латентно интересовать меня очень многие годы, – к вопросу о национальном характере, «пятом пункте» экономической теории. Найти подступ к этому вопросу оказалось крайне трудно, поскольку отделить влияние национального характера от прочих факторов казалось практически невозможным. Лишь недавно с моей студенткой Елизаветой Буриной, которую мне удалось увлечь этой темой, мы сделали такую попытку, сопоставив классические учебники политической экономии Англии, Италии, Германии и России [34] . Но это будет потом, а пока я восхищался трудом Менгера, казавшимся высеченным из куска мрамора. Теперь я понял, откуда произошел стиль Шумпетера – «внука» Менгера по австрийской школе! Ну и, конечно, постоянное внимание Менгера к знанию, неопределенности, ошибкам, без которых он не мыслил экономическую теорию (см. знаменитый параграф «Время-заблуждение»). Отсюда преемственность идет не только к предпринимателю Шумпетера, но и к рассеянному знанию Хайека и даже к теории поведения в условиях риска фон Неймана и Моргенштерна. Менгер и его наследники представляли собой совершенно логичный объект изучения для исследователя модели человека в экономической науке. Мое предисловие к «Австрийской школе», хотя на него долгое время ссылались как на первую постсоветскую публикацию про основателей школы, было типичным предисловием новичка, которому приходилось многое принимать на веру с чужих слов. Поэтому я не счел его достойным включения в этот сборник.
33
Volkswirtschaft, кроме того, противостояла Betriebswirtschaft – экономике предприятия. Это противостояние сильно отличается от английского противостояния microeconomics – macroeconomics, которое возникло после и на основе маржиналистской революции.
34
Побочный продукт этой работы можно найти в этом сборнике: «Методология ”Основ политической экономии” Туган-Барановского в сопоставлении с методологией „Принципов“ Маршалла».
От знакомства с Менгером пошел мой интерес к маржиналистской революции в целом, одной из ветвей которой являлась австрийская школа. Здесь уже сказалась моя работа в ВШЭ как лектора по истории экономических учений. У нас на факультете экономических наук внедрен особый способ преподавания этого предмета: каждый из лекторов (О. И. Ананьин, Н. А. Макашева, П. Н. Клюкин, Д. В. Мельник и я) рассказывает о том, что ему близко по научным интересам, тогда есть шанс, что он заинтересует этими темами и своих слушателей. По тому же принципу построен и наш учебник «История экономических учений» [35] . Это имеет свои издержки, так как разные главы написаны разными стилями, но нам кажется, что положительные стороны перевешивают. Так вот, моей темой наряду с Шумпетером и австрийской школой как раз и была маржиналистская революция в целом. Этому уникальному и наиболее значительному повороту в истории экономической науки, кроме главы в учебнике, посвящена и моя статья «Самая значительная перемена в истории экономической науки: возвращаясь к осмыслению маржиналистской революции», которая была напечатана в альманахе «Истоки». То, что «триединая» революция, совершенная Менгером, Джевонсом и Вальрасом, на самом деле была весьма разнородной, сейчас признано всеми серьезными исследователями. Но вот вопрос, кто из этой тройки был «третьим лишним», каждый решает по-своему. Мы в «Истоках» «дали трибуну» представителям разных взглядов – Уильяму Жаффе, Сандре Пирт, вспомнили точки зрения Шумпетера и Блауга, а затем сделали, как мне кажется, обоснованный вывод, что история экономической мысли так же плюралистична, как и сама экономическая теория, и зависит от теоретических пристрастий самого историка.
35
История экономических учений: учеб. пособие / под ред. В. Автономова, О. Ананьина, Н. Макашевой. М.: ИНФРА-М, 2000 и другие издания.
Этот вывод подкрепляется и моей научно-редакторской работой. С тех пор как история экономических учений вошла в мою жизнь, я поучаствовал в переводах и редактировании нескольких учебников и курсов лекций по этому предмету: Блауга, Негиши, Роббинса, Ронкальи, Курца. Каждый из авторов добавляет в историю свои интересы, знания и позиции и не может заменить другого, поэтому на полках, где у меня стоят эти учебники, всегда трудно найти свободное место. Я посвятил маленькую статью-некролог Марку Блаугу [36] – человеку страстному и эрудированному, почти как Шумпетер, – которого мне довелось встречать и слышать на многих конференциях. Блауг за свою жизнь поклонялся разным богам, а затем их эффектно сжигал. Он был марксистом, мейнстримовским неоклассиком, написавшим свой знаменитый учебник с мейнстримовских позиций [37] , методологом-попперианцем, противником формализма и сторонником вписанной в контекст истории экономической мысли в своих последних работах. Одну из этих работ – «Формалистическая революция 1950-х годов» – мы поместили в том же выпуске «Истоков».
36
«Памяти Марка Блауга».
37
По непонятной прихоти издательства заглавие книжки перевели как «Экономическая мысль в ретроспективе», хотя у Блауга заглавие звучит как „Economics in Retrospect“ и речь идет как раз об истории экономического анализа (в большей степени, чем у Шумпетера).