В поисках человека. Очерки по истории и методологии экономической науки

Автономов Владимир

У меня речь идет о предпосылке рациональности экономических субъектов, использующейся в экономической теории. Я предпочитаю и в этой книге (см. также пункт 4.2.3), и в последующих статьях, включенных в этот сборник, говорить о рациональности в рамках модели человека в экономической науке.

Здесь же содержится еще один важный, с моей точки зрения, момент: определение общественной науки через модель человека, в ней используемую. Та часть объекта исследования – человеческого поведения, – которая определяется и ограничивается выбранной моделью человека, – это и есть предмет данной науки. Этот момент подводит нас к разговору о сопоставлении моделей человека в разных науках и возможности междисциплинарных исследований (параграф 1.3). Стоит сразу же предупредить, что для такого сопоставления пришлось значительно упростить и даже примитивизировать сравниваемые модели человека. Из дальнейшего изложения читателю станет ясно, что единой модели человека, которой привержены все без исключения экономисты, не существует, а в истории она проделала значительную эволюцию. Из сопредельных наук – психологии и социологии, автор мог взять лишь то немногое, что ему известно как историку экономической мысли [8] . Зато представилась возможность вкратце рассмотреть историю и проблемы взаимоотношений экономической науки с теми дисциплинами, которые находятся к ней ближе всего [9] .

Что же касается перспектив междисциплинарного взаимодействия, то я отнесся к ним в том тексте весьма осторожно, по крайней мере на современной стадии, когда разделение труда между различными общественными науками достаточно четко прослеживается. Сегодня же не могу не отметить работу В. М. Полтеровича, где высказываются новые заслуживающие внимания аргументы в пользу «единого социального анализа», среди которых выделяются единая эмпирическая база и единый аналитический аппарат [10] .

8

Поэтому рад случаю порекомендовать читателю работы моих коллег, которые смотрят на это взаимодействие «с другого берега». Это прежде всего работа: Радаев В. В. Экономическая социология. М.: Изд. дом ГУ – ВШЭ, 2008, а также статьи: Журавлев А. Л., Ушаков Д. В., Юревич А. Л. Перспективы психологии в решении задач российского общества. Ч. I: Постановка проблемы и теоретико-методологические задачи // Психологический журнал. 2013. Т. 34. № 1. С. 3–14; Ч. II: Концептуальные основания // Психологический журнал. 2013. Т. 34. № 2. С. 70–86.

9

Подход с точки зрения модели человека к политологии см. в книге: Афонцев С. А. Политические рынки и экономическая политика. М.: КомКнига, 2010.

10

Полтерович В. М. Становление общего социального анализа // Общественные науки и современность. 2011. № 2. С. 101–111.

В параграфе 1.4 я возвращаюсь к «предпосылочному» статусу модели человека уже по другому поводу. Люди с живым воображением при словах «экономический человек» представляют себе если не диккенсовского Скруджа, то диснеевского Скруджа Макдака. В XIX в. критики политической экономии любили задавать публике коварный вопрос: «Хотите ли вы, чтобы ваша дочь вышла замуж за экономического человека?». А сейчас в любом хорошем западном книжном магазине (к сожалению, их осталось немного) на полке стоит какая-нибудь книжка с названием вроде «Конец экономического человека», содержащая некоторые банальности про индустриальное и постиндустриальное общество. Поэтому приходится напоминать, что экономический человек не гуляет по улицам и не ухаживает за девушками потому, что он – абстракция. Разговор о необходимости абстракций и разной степени их глубины, в свою очередь, подводит нас к важной дилемме, стоящей перед экономической теорией, которую Томас Майер назвал дилеммой «реалистичности и строгости» (по-английски это звучит как ”truth vs. precision”, и мне стоило немалых трудов подобрать адекватный перевод). Я очень часто говорю об этом выборе своим студентам, которым неминуемо придется иметь с ним дело как будущим экономистам. Здесь же показалось уместным обсудить вопрос о том, можно ли и нужно ли проверять поведенческие предпосылки экономической теории (параграф 1.5).

Вторая, историческая глава в наибольшей степени повторяет первую книгу, но там есть одна новая тема: соотношение между тем, что экономисты говорят о методологии своей науки (я назвал это эксплицитной методологией), и тем, чем они на самом деле руководствуются в своих работах (имплицитной методологией). Между эксплицитной и имплицитной методологиями бывают поучительные различия. Такие великие экономисты, как Маршалл и Фридмен, явно не были великими методологами, хотя «Эссе о позитивной экономике» Фридмена наделали в свое время много шума среди экономистов. Здесь вспоминается известный анекдот про большого писателя Набокова: слон, несомненно, большое животное, но он не может заведовать кафедрой зоологии. Вместе с тем профессиональные методологи часто бывают философами и плохо представляют себе специфику работы экономистов-теоретиков. Свое предисловие к русскому переводу «Методологии экономической науки» Марка Блауга я назвал «Почему экономисты не любят методологов?». Наверно, главное исключение из этой печальной тенденции, помимо Дж. С. Милля, составляют представители австрийской школы: Менгер, Мизес, Хайек, Махлуп, Шумпетер, Роббинс, которые не только были искушенными методологами, но и пытались практиковать в теории то, что проповедовали как методологи.

Если бы я писал эту главу сегодня, то уделил бы больше внимания «склонности к обмену», которая является одним из основных свойств человека в «Богатстве народов» Смита. Это неочевидное свойство лежит в основе разделения труда, из которого Смит, в свою очередь, выводит технический и экономический прогресс. Важно, что благодаря этой предпосылке разделение труда возникает естественно, само по себе и не требует понуждения со стороны государства. Поэтому модель человека у А. Смита (включая собственный интерес и компетентность в его определении) – это важный его аргумент против меркантилистов.

Замысел третьей главы – в первой книге аналога не было – таков: мы возвращаемся к компонентам современной модели человека и смотрим, насколько они проблематичны, какие аномалии и дискуссии с ними связаны. У внимательного читателя при этом, может быть, возникнет вопрос: как же так, еще в первой главе специальный параграф был посвящен тому, что предпосылки экономической теории не подлежат непосредственной верификации? Однако здесь противоречия, на мой взгляд, нет: глубоко абстрактная модель человека, из которой исходит доминирующая в экономической науке неоклассическая теория, часто служит отправным пунктом научного поиска. Ослабляя ту или иную абстракцию, составляющую модель человека, исследователи делают шаг к реальности. При этом они либо удерживаются в рамках неоклассики (максимизации целевой функции, равновесия), либо предлагают ей альтернативу (это сейчас принято называть гетеродоксальными подходами). Так и происходит прогресс в современной экономической науке, если рассматривать его сквозь призму модели человека, что я и попытался сделать на том материале, который был мне известен в середине 1990-х гг. Поскольку начиная с маржиналистской революции основными «изолирующими» компонентами модели человека, которые обособляют предмет экономической науки от поведения, соответствующего житейскому здравому смыслу, являются информированность и рациональность, то немудрено, что именно областям экономической теории, связанным с этими компонентами уделено в главе первостепенное внимание. В микроэкономике это проблема неопределенности, а в макроэкономике – проблема ожиданий. Особое место занимает здесь теория ожидаемой полезности. Она впервые дала возможность эмпирически проверить гипотезу максимизации ожидаемой полезности, входящую в модель человека, и убедиться в ее неверности для целого ряда случаев. Но это в общем не повлияло на употребимость данной гипотезы и доказало на практике, что компоненты модели человека действительно входят в ядро экономической теории и не могут эмпирически опровергаться.

Однако и в области мотивации можно найти несколько важных проблем: это изменения потребностей и их реальная зависимость от ограничений, проблема эгоистичности экономического человека и информативности предпосылки неэгоистического поведения, экзогенность или эндогенность норм, неискоренимый альтруизм в теории общественных благ и т. д.

Одним

из самых интересных результатов этой главы стал, по-моему, тезис о «неоклассическом обволакивании» – процессе, в ходе которого неоклассическая теория включает в себя аномалии и иные сложности реального поведения, переводя их на свой язык максимизации и равновесия. Неоклассическая теория, таким образом, расширяет сферу своего применения, но внедренные в нее феномены из угловатых и малоприятных камешков превращаются в гладкие и блестящие жемчужины. То, что этот образ с тех пор прижился, свидетельствует о том, что он отражает реальный процесс.

В четвертой главе продолжается разговор о различных гетеродоксальных подходах («строках» матрицы), начатый в первой книге. Как мне кажется, здесь заслуживает внимания попытка найти общие черты для моделей человека в гетеродоксальных подходах (параграф 4.1), где на первый план вновь выходит дилемма «строгость против реалистичности» и связанная с ней глубина абстракции. В пункте 4.2.3 начинается обсуждение постоянной и переменной рациональности в рамках модели человека в экономической науке, которому будет посвящена одна из последующих статей [11] . Это, конечно, не отдельная строка в нашей матрице, так что в этой главе данный параграф не совсем на месте.

11

«Постоянная и переменная рациональность как предпосылка экономической теории».

Обратите внимание, что поведенческая экономическая теория в этой главе включена в гетеродоксальные подходы. Между тем можно констатировать, что в 1980–2000-х гг. она попала в мейнстрим экономической науки в ходе процесса, который мы с Юрием Автономовым постарались описать в другой работе [12] .

В этом предисловии я уже неоднократно настаивал на том, что моим главным предметом является служебная концепция человека в экономической науке, набор абстрактных предпосылок, который нельзя непосредственно обнаружить в экономической реальности. А вот теперь мы будем иметь дело с редкой попыткой выйти за пределы этого угла зрения и рассмотреть модель человека для экономической системы. Речь идет о нашей с Алексеем Беляниным совместной статье «Поведенческие институты рыночной экономики: к постановке проблемы».

12

«Общая теория „споров о методах“ в экономической науке». См. также описание этого процесса Р. И. Капелюшниковым: Капелюшников Р. И. Поведенческая экономика и «новый» патернализм // Вопросы экономики. 2013. № 9. С. 66–90; № 10. C. 28–46.

Объясню, как возникла идея этой работы. В ходе рыночных реформ, проводимых в России, безоглядный оптимизм по поводу рынка довольно быстро сменился столь же безоглядным пессимизмом. Одни исследователи высказывали точку зрения, что «постсоветский человек», который в значительной своей части оставался советским, лишенным инициативы и ответственности, не годится для рыночной экономики. Другие авторы, доказывая тот же тезис, апеллировали к «досоветской» натуре российских граждан, сформировавшейся под влиянием православной церкви, чуждой индивидуализма и склонной к соборности. Этим тревожным пророчествам противостояло мнение, согласно которому Россия – обычная страна, и если создать нормальные институты рыночной экономики, российское население будет вести себя нормальным рыночным образом [13] . Эти дебаты и привели нас к размышлениям, каким же должен быть человек, чтобы рыночная экономика развивалась адекватно, на собственной основе. Статья продолжала линию, намеченную мной в более ранних работах [14] . Здесь надо упомянуть и еще об одном вопросе, из которого выросла эта линия рассуждений. Это традиция экономической этики, с которой я имел возможность познакомиться в ее немецкоязычной колыбели. Как известно, этический подход к экономике характеризовал немецкую историческую школу, которая выступила против обособления политической экономии от этики, предпринятого Адамом Смитом. Этот подход распространялся и на социальную политику, в которой Германия преуспела раньше других западных стран. Конечно, важный вклад в данное направление внес Макс Вебер своей «Протестантской этикой». Историческая школа сошла со сцены после Второй мировой войны, но традиция экономической этики в немецкоязычной литературе осталась. Существовала аналогичная литература и на английском языке, но там местом ее бытования были школы бизнеса и прикладные пособия. В Германии же и немецкоязычной Швейцарии это была уважаемая академическая дисциплина, в которой подвизались философы, теологи и широко мыслящие экономисты.

13

Шлейфер А., Трейсман Д. Россия – нормальная страна. URL:обращения: 20.10.2019 г.).

14

Автономов В.С. «Рыночное поведение»: рациональный и этический аспекты // Мировая экономика и международные отношения. 1997. № 12. С. 6–13.

В начале 1990-х российским экономистам открылся доступ к мировому экономическому сообществу. Кто что имел, то и предлагал для возможного сотрудничества с западными коллегами. Я тогда уже увлекся моделью человека в экономической науке. В поисках кого-нибудь, кто занимался моделью человека, я нашел интересного автора – профессора Петера Ульриха. Мне понравились его публикации [15] , я послал ему запрос и получил ответ из швейцарского Санкт-Галлена, где он возглавлял Институт экономической этики. В итоге состоялся обмен: сначала к нам в ИМЭМО, где я тогда работал, приехал человек из Санкт-Галлена, а потом я, соответственно, поехал туда. Субсидировала этот обмен замечательная организация – Швейцарский национальный научный фонд. Этот фонд требует от каждого своего аспиранта в обязательном порядке съездить поработать в период написания диссертации по крайней мере в две страны. Мой коллега из Санкт-Галлена Мартин Бюшер поехал сначала в Гарвард, потом в Зимбабве, а затем в Россию. Ему было интересно, как развивается Россия после начала перестройки, что у нас происходит с экономической этикой и вообще. Он приехал ко мне, а затем организовал для меня приглашение в Санкт-Галлен с ответным визитом. То есть имел место научный обмен по линии экономической этики, которой я в то время еще не занимался. Это была моя первая поездка на Запад в качестве ученого. Я выступил там на семинаре и подготовил публикацию по теме диссертации в местном препринте. Прекрасная институтская библиотека и лекции профессора Ульриха для аспирантов, конечно, открыли передо мной новые горизонты, но непосредственно экономической этики я долго после этого не касался. Второе соприкосновение с той же традицией произошло, когда я стал сотрудничать с Петером Козловски и перевел на русский его книгу [16] . В рамках серии «Этическая экономия», которую мы выпускали с Козловски в дружественном питерском издательстве «Экономическая школа», было напечатано несколько работ о соотношении этики и экономических систем.

15

Одна из них переведена на русский язык: Ульрих П. Критика экономизма. М.: Вузовская книга, 2004.

16

Козловски П. Принципы этической экономии. СПб.: Экономическая школа, 1999.