В поисках древних кладов (Полет сокола)
Шрифт:
Таким образом, патрулирование сводилось лишь к перехвату судов, не принадлежавших султанату, особенно кораблей европейских стран. Естественно, в открытом море нельзя было досматривать американские суда. В этих границах капитан Кодрингтон имел право на самостоятельные действия.
Не имея разрешения захватывать или досматривать корабли султана, Клинтон тем не менее получил приказ при первой же возможности зайти с визитом вежливости в Занзибар. Там ему следовало проконсультироваться с британским консулом относительно того, как лучше использовать свое влияние для укрепления существующих договоров,
Так что теперь Клинтон расхаживал по палубе, как лев в клетке перед кормежкой, и через проход в коралловом рифе беспомощно метал сердитые взгляды на невольничий флот Омана, занимавшийся работорговлей вполне законным образом, ибо залив Элат являлся частью владений султана и был признан таковым правительством Ее Величества.
Первый приступ паники прошел, на берегу и возле дхоу никого не осталось, но Клинтон знал, что из-за глинобитных стен городка и из тенистой кокосовой рощи за ним следят тысячи внимательных глаз.
Он с горькой печалью подумал, что пора сниматься с якоря и уходить прочь. Сняв фуражку, холодными голубыми глазами он с вожделением смотрел на лежавшую перед ним награду.
Дворец Мохамеда Бин Салима, шейха Элата, являл собой некрашеное глинобитное здание в центре города. Единственным проходом в обнесенной парапетом стене были ворота, закрытые толстыми створками из резного тика, окованными бронзой. Они вели в пыльный внутренний двор.
Там, под раскидистыми ветвями старого бальзамического тополя, шейх вел тайное совещание с ближайшими советниками и эмиссарами его высочайшего повелителя — султана Занзибара. Обсуждаемые вопросы воистину были делом жизни или смерти.
Шейх Мохамед Бин Салим имел пухлое гладкое тело записного кутилы, ярко-красные губы сластолюбца и полузакрытые глаза сокола.
Он был сильно встревожен, его честолюбивый замысел навлек на него грозную опасность. Замысел этот был весьма прост: накопить в сокровищнице миллион золотых рупий. Он был уже близок к заветной цели, как вдруг его владыка, всемогущий султан Занзибара, послал эмиссаров, чтобы потребовать у шейха отчета.
Свой план шейх Мохамед начал осуществлять десять лет назад, сумев утаить султанскую десятину, и с тех пор из года в год уворованная сумма росла. Подобно всем жадным людям, один удачный шаг он считал сигналом для следующего. Султан об этом знал, ибо, несмотря на старость, был чрезвычайно хитер. Он знал, что недостающая десятина надежно сохраняется для него в сокровищнице шейха и что он сможет ее получить, как только пожелает. До поры до времени султан лишь из благодушия делал вид, что не знает о проделках шейха, пока тот не увяз в ловушке так глубоко, что, корчись не корчись, кричи не кричи, а обратно уже не вылезти. Султан ждал этого момента десять лет. Теперь он заберет не только то, что ему причитается, но и собственные сбережения шейха.
Последующее возмездие будет делом долгим. Начнется оно с битья палками по босым пяткам, пока все тонкие косточки не поломаются, и каждый шаг шейха, когда его поведут к султану, станет для него невыносимой мукой. Там ему прочтут окончательный приговор, который закончится узловатой веревкой из буйволиной кожи, затягиваемой все туже и туже вокруг его лба, пока соколиные глаза шейха не вылезут из орбит, а череп не треснет, как переспелая дыня. Султан очень любит такие зрелища, а этого он ждал десять лет.
Ритуал был известен обоим, и начинался он с вежливого визита султанских эмиссаров, которые сидели сейчас напротив Мохамеда Бин Салима под тополем, прихлебывали из латунных чашечек крепкий черный кофе, жевали желто-розовую засахаренную мякоть кокосовых орехов и холодными, бесстрастными глазами улыбались хозяину.
Вдруг эту леденящую атмосферу разорвали гонцы из гавани. Они простерлись ниц и бессвязно выпалили новость: в гавань вошел британский военный корабль, его огромные пушки угрожают городу.
Шейх молча выслушал гонцов и отпустил их, а потом повернулся к досточтимым гостям.
— Это дело серьезное, — начал он, радуясь, что сумел сменить тему разговора. — Благоразумно было бы взглянуть на этот странный корабль.
— У фаранджей договор с нашим господином, — произнес седобородый гость, — и они относятся к этому клочку бумаги с большим почтением.
Все кивнули, ни один из них не подал вида, сколь глубокое волнение наполнило грудь каждого из них. Хотя этот дерзкий народ удостаивал побережье лишь мимолетным вниманием, этого все же было достаточно, чтобы внушить им страх и опасения.
Несколько минут шейх размышлял, поглаживая густую курчавую бороду и полузакрыв глаза. Глубина нависшей катастрофы почти парализовала его, но теперь мозг снова начал работать.
— Я должен пойти к этому кораблю, — заявил он.
Раздался протестующий гул, но он поднял руку, призывая к молчанию. Он еще оставался шейхом Элата, и они волей-неволей должны дать ему высказаться.
— Я обязан удостовериться в намерениях капитана и немедленно послать сообщение нашему господину.
Клинтон Кодрингтон уже почти смирился с тем, что придется отдать команду поднять якорь. Несколько часов на берегу не было признаков жизни, и ничего поделать он не мог. Надежда на то, что удастся захватить стоящий на якоре европейский невольничий корабль, занятый погрузкой рабов, оказалась беспочвенной. Надо было давно поднимать паруса, солнце уже прошло полпути к закату, а ему не хотелось идти в темноте по опасному проливу, что-то удерживало его.
Он то и дело подходил к правому борту и оглядывал в подзорную трубу глинобитные дома с плоскими крышами среди пальм. Каждый раз его младшие офицеры выжидательно замирали, но капитан отходил с каменным лицом, не сказав ни слова, и они снова расслаблялись.
Но на этот раз, глядя в подзорную трубу, Клинтон заметил на берегу какое-то движение. На единственной пустынной улочке городка замелькали белые бурнусы. Клинтон ощутил странное возбуждение и поздравил себя. Из рощи к берегу направлялась небольшая депутация.
— Велите стюарду подготовить мой парадный мундир и шпагу, — приказал он, не опуская подзорной трубы. Делегацию возглавлял дородный араб в ослепительно белых одеждах и головном уборе, сверкавшем золотом. За ним слуга нес длинное развевающееся знамя, красно-золотой стяг султана.