В поисках древних кладов (Полет сокола)

Смит Уилбур

— Да, это так, — неохотно признала Робин. — Однако в своих «Путешествиях миссионера» отец писал, что Луалаба — исток Нила и он когда-нибудь это докажет, пройдя по этой реке от самых верховий. Кроме того, старик его видел на севере.

— Неужели? — мягко спросил Зуга

— Этот старик…

— Лгал. Кто-то его подучил, и не нужно долго гадать, кто, — закончил за нее Зуга.

— Откуда ты знаешь, что он лгал? — спросила Робин.

— Поживешь с мое в Индии, разовьется чутье на ложь, — улыбнулся Зуга. — Кроме того, с чего бы отцу ждать восемь лет после того, как он исчез, чтобы исследовать Луалабу. Он бы пошел прямо

туда — если бы вправду пошел на север.

— Дорогой братец, — язвительно проговорила Робин, — уж не легенда ли о Мономотапе заставляет тебя упрямо идти к югу от реки, а? Не блеск ли золота мерцает у тебя в глазах?

— Что за низкая мысль, — снова улыбнулся Зуга — Но что меня по-настоящему интригует, так это решимость нашего великого проводника и первопроходца, Камачо Перейры, отговорить меня от похода на юг и увести на север.

Еще долго после того, как Робин исчезла у себя в палатке и лампа внутри погасла, Зуга сидел у костра, сжимая стакан с виски и глядя в тлеющие угли. Придя наконец к решению, он осушил последние капли спиртного, резко встал и зашагал в дальний конец лагеря, туда, где стояла палатка Камачо Перейры.

Даже в этот поздний час внутри горел фонарь. Зуга окликнул португальца внутри раздался тревожный женский визг, его заглушило низкое рычание мужчины. Через несколько минут Камачо Перейра откинул полог и настороженно уставился на Зугу.

Чтобы прикрыть наготу, он накинул на плечи одеяло, в руке Камачо держал пистолет. Узнав майора, он неохотно опустил его.

— Я решил, — отрывисто бросил Зуга — идти на север, вверх по реке Шире до озера Малави и дальше по Луалабе.

Лицо Камачо засияло улыбкой, как полная луна.

— Очень хорошо. Хорошо — много слоновой кости, найдем вашего отца, увидите, очень скоро найдем.

К полудню следующего дня Камачо, усердно крича и щелкая плетью, пригнал в лагерь сотню сильных здоровых мужчин.

— Я нашел носильщиков, — объявил он. — Чертова уйма носильщиков — это здорово, эй?

* * *

Когда на следующий день Робин снова пришла в акациевый лес, христианка Сара уже ждала ее у могилы.

Малыш первым увидел Робин и подбежал, чтобы поздороваться. Он смеялся от радости, и она снова поразилась, каким знакомым кажется его лицо, особенно губы и глаза. Сходство с кем-то, кого она хорошо знала, было столь разительным, что Робин остановилась и вгляделась в малыша, но не сумела уловить знакомый образ. Мальчик взял ее за руку и повел туда, где ждала мать.

Они снова провели небольшой ритуал смены цветов на могиле и сели бок о бок на сук упавшей акации. В тени было прохладнее, в ветвях над головой пара сорокопутов охотилась на маленьких зеленых гусениц. Черные птицы с белой полосой на спинке и крыльях, их грудки отливали алым заревом, как кровь умирающего гладиатора. Увлеченная тихой беседой Робин с удовольствием наблюдала за ними.

Сара рассказывала ей о матери, о том, какой она была храброй, никогда не жаловалась на удушающую жару Каборра-Васса, где черные магнетитовые скалы превращали ущелье в раскаленную печь.

— Было плохое время, — пояснила Сара. — Жаркие дни перед приходом дождей. — Робин вспомнила отчет отца об экспедиции, в котором он возлагал вину за промедление на своих заместителей, старого Харкнесса и капитана Стоуна — якобы из-за них они пропустили прохладный сезон и достигли ущелья в убийственно жарком ноябре.

— Потом наступили дожди, и с ними пришла лихорадка, — продолжала Сара. — Было очень худо. Белые люди и ваша мать вскоре заболели. — Должно быть, за долгие годы в Англии, ожидая вызова от отца, мать растеряла свою невосприимчивость к малярии. — Даже сам Манали заболел. Впервые я увидела, как он болеет лихорадкой. Дьяволы владели им много дней. — Это выражение ярко описывает бред больного малярией, подумала Робин. — Он так и не узнал, когда умерла ваша мать.

Снова наступило молчание. Мальчик, которому наскучила нескончаемая беседа женщин, запустил камнем в птиц, щебетавших в ветвях акации. Сверкнув прелестными алыми грудками, сорокопуты упорхнули к реке, и малыш снова привлек внимание Робин. Ей казалось, она знает это лицо всю жизнь.

— Моя мать? — переспросила Робин, все еще глядя на мальчика.

— Ее вода стала черной, — коротко сказала Сара. Гемоглобинурийная лихорадка — от этих слов у Робин мороз пробежал по коже. Так бывает, когда малярия меняет свое течение и атакует почки, они превращаются в тонкостенные мешочки с черной свернувшейся кровью и могут лопнуть при малейшем движении больного. Черноводная лихорадка, когда моча превращается в темную кровь цвета тутовой ягоды, и мало, очень мало кто после нее поправляется.

— Она была сильной, — тихо продолжала Сара. — Она ушла последней. — Женщина обернулась к остальным заброшенным могилам. Ничем не украшенные холмики покрывал толстый слой завитых стручков акации. — Мы похоронили ее здесь, когда дьяволы еще владели Манали. Но позже, когда Манали смог встать, он пришел сюда с книгой и сказал над ней слова. Он сам поставил этот крест.

— Потом он снова ушел? — спросила Робин.

— Нет, Манали был очень болен, им опять овладели дьяволы. Он плакал о вашей матери. — Мысль о плачущем отце была настолько невероятной, что Робин не могла этого вообразить. — Он часто говорил о реке, которая его погубила.

Широкая зеленая река поблескивала за акациями, и обе женщины инстинктивно повернулись к ней.

— Манали стал ненавидеть эту реку, будто она была живым врагом, преграждавшим путь к его мечтам. Он стал как безумный, лихорадка приходила и уходила. Иногда он сражался с дьяволами, громко кричал и вызывал на бой, как воин бросает клич «гийя» вражескому войску. В другие дни он в бреду говорил о машинах, которые укротят его врага, о стенах, которые построят поперек потока, чтобы люди и корабли проходили над ущельем. — Сара замолчала, воспоминания затуманили ее приятное, круглое, как луна, лицо. Мальчик почувствовал грусть матери, подошел, опустился на землю и положил запыленную головку к ней на колени. Она рассеянно погладила густую шапку кудряшек.

Робин вздрогнула: внезапно она узнала мальчика. Удивление отразилось на ее лице так ясно, что Сара проследила за ее взглядом и внимательно всмотрелась в головку, лежащую у нее на коленях, потом снова взглянула в глаза Робин. Слова были не нужны, вопрос был задан и ответ получен без слов, женщины интуитивно поняли друг друга. Сара бережно притянула малыша к себе.

— Это было после того, как ваша мать… — начала было объяснять Сара, и вновь наступило молчание.

Робин продолжала вглядываться в мальчика. Это был Зуга в детстве, смуглый маленький Зуга. Только цвет кожи помешал ей разглядеть это сразу.