В поисках Ханаан
Шрифт:
Зоя Петровна отлично помнила то лето. Стояла страшная жара. Даже в их дождливой Прибалтике все выгорело начисто. По случаю неурожая в тот год, муку, хлеб, масло, сахар опять, как после войны, начали выдавать по карточкам.
Зоя Петровна работала в ту пору в областной газете. Заведовала отделом информации. Ее карьеру нельзя было назвать головокружительной. Начав с корректора, она со скрипом переползала с одной ступени на другую. И в отпуск уходила ненадолго, а главное, неохотно. Но тут подвернулась редкая удача: профкомовская путевка в санаторий. Причем на июль, лучший из летних месяцев в Прибалтике, где в июне могут вдруг зарядить нудные осенние дожди, а в августе — внезапно нагрянуть холода. Зоя Петровна планировала и дочь взять с собой, пристроить поблизости на квартиру, а если повезет, то и в самом санатории, соблазняя
— Мам, мне сейчас не до того, — не глядя в глаза, восторженно зачастила: — В запасниках нашли план Кёнига XIII века. Нельзя упускать такой козырь. Нужно срочно писать доклад. Это может стать главой диссертации. Сама знаешь — я на кафедре на птичьих правах.
Разумеется, Зоя Петровна насторожилась. Уж слишком все выглядело радужно. Она всегда старалась быть начеку, помня о склонности Симочки к фантазиям. Иногда дочь вдохновенно, словно творец, на глазах у Зои Петровны начинала возводить очередной замок из своих утопий, походя стирая грань между реальностью и выдумкой. Спустя какое-то время выяснялось, что замок строился на зыбучем песке. Дочь это ничуть не смущало. А Зоя Петровна оскорблялась чуть ли не до слез. Она до кончиков ногтей была правдолюбкой и реалисткой, терпеть не могла малейшего преувеличения, не говоря уже о грубой лжи. И от сотрудников своего отдела, по возможности, требовала скрупулезного изложения голых фактов, хотя работа была у нее такая, что зачастую приходилось принимать желаемое за действительное. И когда наступал такой момент (а это случалось сплошь и рядом), Зоя Петровна, как страус, зарывала голову в песок и делала вид, что ничего не замечает. Нерастраченный пыл правдолюбия она обрушивала на дочь, рьяно борясь с Симочкиной слабостью к преувеличению. Высмеивала ее, беспощадно уличала даже в пустяках, ничуть не стесняясь присутствия посторонних. «Я иду по ковру, — насмешливо затягивала Зоя Петровна, едва Симочка начинала зарываться, — вы идете, пока…», — и многозначительно запиналась перед словом «врете», тем самым как бы давая дочери возможность одуматься. Ребенком Симочка, побледнев от обиды, оскорбленно умолкала. После чего умудрялась не проронить ни слова по нескольку часов кряду. А повзрослев, в отместку стала изводить мать игрой в молчанку. Случалось, не разговаривала с ней неделями. Зоя Петровна делала вид, что ей море по колено. Однако на душе у нее скребли кошки. Самое обидное было то, что по простоте душевной она то и дело попадала в капкан Симочкиного воображения.
Вот и тогда, едва дочь с увлечением заговорила о докладе, как Зоя Петровна оживилась, воспряла духом: «Наконец-то моя дочь взялась за ум!». Она уже порядком устала батрачить на Гладких, заведующего кафедрой. Именно через него она с невероятными усилиями и хлопотами пропихнула Симочку в университет, а когда пришло время, то ассистентом на кафедру. Батрачество это заключалось в бесплатном редактировании той пустопорожней, многословной и тягучей мути, которую Гладких высокопарно называл научными трудами. Оттого Зоя Петровна и воспарила, почувствовав едва заметное дуновение свободы. Но внимательно глянув Симочке в лицо, плюхнулась на землю: «Опять твоя дочь пытается провести тебя на мякине».
В конце концов сторговались на том, что Симочка клятвенно пообещала приезжать по выходным. Причем не на жалкий час или два, а на целый день.
По воскресеньям Зоя Петровна, не дожидаясь санаторного завтрака, наскоро выпив стакан кефира, поспешно выходила из палаты. Вначале быстрым шагом шла по плотной песчаной кромке пляжа, вылизанной до гладкости прибоем. Затем через дюны сворачивала в лесок и уже по извилистой тропинке, протоптанной отдыхающими среди бугристых корней высоченных сосен, устремлялась к автобусной станции. Отсюда начинался городишко, прилепившийся к янтарному заводику. Устроившись в тени, на лавочке, она терпеливо поджидала дочь.
В один из своих приездов Симочка, выйдя из автобуса и наскоро чмокнув мать в щеку, бухнула:
— Мам, у меня появилась возможность уехать на ПМЖ. Нужно решать, не откладывая, пока не перекрыли границу.
В первый миг мать подумала: «Глупый розыгрыш». Даже улыбнулась.
— Мне нужна моя метрика, — нетерпеливо сказала Симочка.
— Какая метрика? — отозвалась мать слабым голосом, уже понимая, что все всерьез. — Нет у тебя метрики. В войну было не до бумажек.
— У всех есть, а у меня нет, — язвительно усмехнулась дочь. — Скажи прямо, что не хочешь меня отпускать. Будь твоя воля, ты бы меня пришила к своему подолу.
Вот тогда Зоя Петровна и проскрежетала, словно металл о металл:
— Знаю, откуда ветер дует, — с Герцена! — не помня себя, крикнула: — Я давно предупреждала, рано или поздно они затянут тебя в свой кагал!
— Кагал! — побледнела Симочка. — А ты, оказывается, антисемитка! Думаю, ненамного лучше тех, кто в этом городишке зимой сорок пятого глазел, как евреев загоняют в море и расстреливают.
— Разве здесь тоже это было? — осела на скамейку Зоя Петровна.
— Представь себе — было! Некоторые из местных выходили даже с ружьишком. Ты бы, конечно, до этого не докатилась. Просто закрыла бы двери и ставни, чтобы не видеть и не слышать. Ведь ты такая осторожная, предусмотрительная. А на другой день сделала бы вид, что не понимаешь, почему у твоего дома снег красный от крови.
Не прощаясь, дочь круто повернулась и побежала к уже отходящему автобусу, который направлялся в город. А Зоя Петровна, ослепнув от подступивших слез, побрела в сторону леса. И там, прижавшись лбом к стволу сосны, теплому, шершавому и липкому от смолы, дала волю рыданиям, выкрикивая срывающимся голосом: «Ненавижу!». Это «ненавижу» включало в себя многое. И неотступно преследующую ее войну. И Симочкино «у меня есть возможность», точно Зои Петровны нет на свете. И своевольно вырвавшееся на свободу слово «кагал», все эти годы хранившееся под спудом. И семью Квитко с улицы Герцена. Она давно пришла к выводу, что именно там таится корень всех ее нынешних неурядиц и бед с дочерью.
На улице Герцена, в двухэтажном доме с красной черепичной крышей и нелепыми башенками в псевдоготическом стиле, принадлежащем когда-то прусскому генералу и разделенном после войны на коммунальные клетушки, жила закадычная Симочкина подружка — Поля Квитко. Она вошла в Симочкину жизнь в первый же учебный день во время переклички по классному журналу. Едва Зоя Петровна, в ту пору учительница начальных классов, произнесла фамилию Квитко, как пораженная Симочка обернулась в сторону задней парты и с интересом уставилась на Полю своими зелеными, цвета подзаборного лопуха, глазами. И Зоя Петровна была вынуждена ее строго одернуть: «Серафима Квитка, повернись и сядь ровно». Демонстрируя всему классу, что хоть Симочка ей и дочь, но послаблений для нее не будет.
Удивление Симочки было связано с поразительным сходством фамилий, не совпадавших лишь последней гласной и ударением. Как ни странно, различие единственного звука соответствовало их совершенной несхожести. Строгое Квитко отражало основательность и далеко не детскую рассудительность Поли. В то время как легковесная цветочная фамилия Квитка точно подталкивала взбалмошную Симочку на легкомыслие, сумасбродство и капризы. Они и внешне были полной противоположностью — Симочка, светлая, с вечно топорщащимися тугими колечками волос, выбивающимися из строгой школьной прически, и смуглая Поля, с ее длинной, блестящей, гладкой смоляной косой и бархатной родинкой на щеке.
Хоть табели их почти не отличались, но достигалось это разной ценой. В то время как Симочка, по своей нерадивости, хваталась за учебу лишь на излете третьей четверти, Поля упорно и добросовестно тянула школьную лямку весь год.
Зоя Петровна дружбу, вспыхнувшую между девочками, не поощряла. Впрочем, как и всякую другую, считая, что самое надежное в жизни — держаться особняком. Но где ей было устоять перед напором Симочки, для которой воля матери никогда и ничего не значила? Для Симочки всегда главным было то, чего хотела она сама. А добиваться своего дочь всегда умела. У нее, как у прирожденного стратега, наготове был арсенал различных средств: ласка, истерика, показное страдание, голодовка, бойкот — всего не перечислить. Вживаясь в очередную роль, она никогда не забывала, что это всего лишь игра, и не испытывала в глубине души ни страдания, ни смуты. В то время как Зоя Петровна тяжело и всерьез перемалывала в себе все раздоры. Когда Симочка на большой перемене взяла Полю за руку и сказала, заглядывая ей в глаза: «Давай будем дружить», — Зоя Петровна поняла: так тому и быть. И в очередной раз отступила перед дочерью. Хотя ее многое отпугивало в семье Квитко. В первую очередь прочерк в классном журнале в графе «родители».