В поисках любви
Шрифт:
Линда опрокинулась на спину; мир вновь наполнился теплом и светом. Жизнь, думала она, порой бывает печальна и нередко — скучна, но на то в кексе есть изюминки, и вот — на тебе, получай! Раннее солнце, не попадая к ней в окошко, светило на реку; на потолке, отражаясь от воды, плясали зайчики. Два лебедя, шумно взмахивая крыльями, медлительно продвигались против течения, потом воскресную тишину нарушило пыхтенье маленькой баржи, но Линда ждала иного звука — того, что, не считая телефонного звонка, неотделим, как никакой другой, от городского романа — звука подъезжающего такси. Солнце, тишина — и счастье. Вскоре он послышался, этот звук; замедляясь, замедляясь; со звоном взлетел флажок, хлопнула дверца; голоса, звяканье
Много часов спустя Линда сварила кофе.
— Такая удача, что сегодня воскресенье и нету миссис Хант. Что бы она подумала?
— Примерно то же самое, что и ночной портье в гостинице «Монталамбер», я полагаю, — сказал Фабрис.
— Почему вы приехали, Фабрис? Поступать к генералу де Голлю?
— Нет, в этом не было необходимости, я к нему уже и так поступил. Был при нем в Бордо [99] . Я должен по роду своей работы находиться во Франции, но когда надо, у нас есть способы поддерживать связь. Я, разумеется, встречусь с ним, он ждет меня сегодня в полдень, но приехал я сюда по личному делу.
99
С 14 июня по 2 июля 1940 г. — место пребывания французского правительства.
Он посмотрел на нее долгим взглядом.
— Я приехал сказать, что люблю вас, — проговорил он наконец.
У Линды закружилась голова.
— В Париже вы никогда этого мне не говорили.
— Да.
— Вы казались всегда таким прозаичным.
— Да, вероятно. Я говорил это так часто за свою жизнь, столько было романтики с таким количеством женщин, что я просто не мог, когда почувствовал, что это другое, произносить опять все те же затасканные слова, не мог их выговорить. Ни разу не сказал, что я люблю вас, ни разу не обратился к вам на ты — умышленно. Потому что с первой минуты знал, что это — настоящее, а то, другое — шелуха, так узнаёшь кого-то в лицо с первого взгляда — вот видите, не умею объяснить.
— Но в точности такое же чувство было и у меня, — сказала Линда, — не старайтесь объяснить, в этом нет надобности — я знаю.
— Потом, когда вы уехали, я понял, что должен сказать вам, эта потребность переросла в навязчивую идею. Все эти кошмарные недели стали кошмаром вдвойне, оттого что я лишен был возможности сказать.
— Как же вы добрались сюда?
— А вот так и живешь, в разъездах, — отвечал Фабрис уклончиво. — Завтра утром я должен ехать назад, очень рано, и не приеду больше, пока не кончится война, но вы будете ждать меня, Линда, и все теперь уже не так важно, раз вы знаете. Я мучился, я не мог ни на чем сосредоточиться, у меня работа валилась из рук. В будущем мне, возможно, предстоит еще многое вытерпеть, но одного не придется — чтобы вы уезжали, не зная, как сильно, как я вас сильно люблю.
— Ой, Фабрис, я… должно быть, у верующих бывают такие минуты.
Она опустила голову ему на плечо, и они долго сидели так в молчании.
После того как он нанес визит на Карлтон-Гарденс, они отправились на ланч в «Риц». Там оказалось полно Линдиных знакомых, щеголеватых, очень веселых, вокруг с веселой беспечностью толковали о неминуемом приходе немцев. Когда бы не то обстоятельство, что все эти молодые люди храбро воевали во Фландрии и вскоре, несомненно, должны были столь же храбро, только уже набравшись опыта, воевать снова, на других полях сражений, эта общая тональность могла бы кое-кого покоробить. Даже Фабрис, нахмурясь, заметил, что здесь, кажется, не отдают себе отчета…
Появились Дэви и лорд Мерлин. Подняли брови при виде Фабриса.
— У бедного Мерлина — не те, — сообщил Дэви Линде.
— Не те — что?
— Таблетки на случай прихода немцев. Раздобыл
— По-моему, пусть немцы убивают сами, — сказала Линда. — Приумножат этим свои преступления да и пулю израсходуют лишнюю. С какой стати избавлять их от труда? А кроме того — спорим, я сама двух сперва уложу, по крайней мере.
— Да, Линда, ты железный человек, но мне, боюсь, не пуля предназначена, меня будут пытать, ты вспомни, как им достается от меня в «Лондон газетт».
— Не больше, чем всем нам, — заметил лорд Мерлин.
Дэви снискал себе известность как злоязычнейший обозреватель, сущий людоед, не щадящий даже близких друзей. Он писал под множеством псевдонимов, но стиль выдавал его с головой; под самыми ядовитыми своими опусами подписывался «Маленькая Нелл» [100] .
100
Героиня романа Чарлза Диккенса «Лавка древностей».
— Вы к нам надолго, Суветер?
— Нет, ненадолго.
Линда с Фабрисом пошли садиться за столик. Во время ланча болтали о том о сем, обменивались шутками. Фабрис развлекал ее скандальными историями из жизни кое-кого из посетителей, знакомых ему по прежним временам, обильно сдабривая их самыми невероятными подробностями. Всего лишь раз упомянул о Франции, сказав только, что борьбу необходимо продолжать и в конце концов все будет хорошо. Линде подумалось, как это непохоже на то, что происходило бы сейчас, будь с нею Тони или Кристиан. Тони распространялся бы о своих перипетиях и утомительно излагал планы на будущее для собственной персоны. Кристиан разразился бы монологом о том, какие перемены произведет на мировой арене падение Франции, чем оно может отозваться в арабских странах и в далеком Кашмире, о полной неспособности Петена справиться с таким наплывом перемещенных лиц и мерах, которые принял бы на месте маршала он, Кристиан. Оба разговаривали бы с нею точь-в-точь так, словно она — какой-нибудь их приятель, сочлен по клубу. Фабрис говорил именно с нею, с нею одной и только для нее, разговор был сугубо личный, с россыпью намеков и острот, понятных только им двоим. У нее было ощущение, что он не позволяет себе переходить на серьезные темы, зная, что иначе неминуемо коснется трагедии, а ему хочется оставить ей лишь светлые воспоминания о своем приезде. Вместе с тем от него веяло неисчерпаемым оптимизмом и верой, что очень поднимало дух в столь ненастное время.
Ранним утром назавтра, опять таким же солнечным, ясным утром Линда лежала на подушках, наблюдая, как это часто делала в Париже, за тем, как Фабрис одевается. Затягивая узел на галстуке, он состроил особенную мину — как же она могла забыть ее за эти месяцы! — которая внезапно и живо вернула ее в те парижские дни.
— Фабрис, — сказал она. — Будем мы снова когда-нибудь жить вместе, как вы думаете?
— Но разумеется, непременно, и много-много лет, пока мне не стукнет девяносто. Я по натуре очень верный человек.
— По отношению к Жаклин — были не очень.
— А, вам известно про Жаклин, вот как? Она была так хороша, бедняжка, — хороша, элегантна, но, Боже, до чего несносна! Во всяком случае, я оставался ей дико верен, и это продолжалось пять лет, у меня это как правило — либо пять дней, либо пять лет. Но так как вас я люблю в десять раз больше, то и выходит как раз до девяноста, а к тому времени я уже так привыкну…
— Когда же я вас теперь увижу?
— Сегодня я там, завтра — здесь. — Он шагнул к окну. — Кажется, слышу машину — а, да, вот она, выезжает из-за угла. Ну, мне пора. Au revoir, madame.