В поисках прошлого
Шрифт:
Рекальдо усилием воли стряхнул с себя апатию. На свете есть тысячи очень привлекательных мест, куда можно перебраться. И вероятно, это окажется вполне им по карману. Продюсеры заплатили ему очень прилично. Единственный сомнительный момент — как долго будет бить этот денежный фонтан. Как и всякого писателя, его беспокоило, на какое время ему хватит вдохновения и удачливости. Фрэнк скрестил пальцы, нетерпеливо отодвинул назад стул и позвал Кэти-Мей.
— Хочешь, поедем в Дублин? — спросил он удочери. — У меня там есть несколько дел, но у нас будет время съесть по гамбургеру. Ну, что скажешь?
— Надо
— Отличная мысль! — Он обнял малышку за плечи и прислонился своей пергаментной щекой к ее щечке.
Три часа спустя они вернулись домой с огромным букетом красных роз, новым кожаным ошейником, поводком для Рафферти и ворохом рекламных объявлений от пяти агентов по продаже недвижимости. Отец и дочь уселись за кухонный стол и стали все просматривать. К его удивлению, просмотрев примерно половину, он наткнулся на подробнейшее описание Корибина с цветной фотографией. Фрэнк смотрел на нее некоторое время, потом толкнул фото через стол к дочери.
— Что думаешь по поводу этого? — спросил он.
— Вот этот мне нравится больше, — заявила Кэти-Мей самым милым и независимым тоном, бросив лишь беглый взгляд на фото. В руке она держала страничку с плохо отпечатавшимся черно-белым снимком великолепно и пропорционально спланированного дома недалеко от Авоки в графстве Уиклоу. — Смотри, папочка, здесь в саду есть загон для собак — Рафферти понравится!
— Вопрос в том, моя маленькая, понравится ли там тебе, — заметил он. Кэти-Мей часто закивала с такой силой, что, казалось, сейчас у нее голова оторвется, и энтузиазм дочки открыл Фрэнку глаза на то, что в своих расчетах они с Крессидой в какой-то момент отодвинули на задний план не только сына, но и дочь. — Тебе не нравилось жить в Оксфорде? — мягко спросил он.
Кэти-Мей подняла удивленный взгляд.
— В общем, нет, — медленно произнесла она. — Мне там школа не очень нравилась. Другие дети надо мной все время смеялись. Говорили, у меня смешной акцент. — Тут у нее скривились губы. — У самих смешной! — Она задумчиво улыбнулась. — Друзей у меня там не было. Ни одной подруги, я же не могла никого пригласить к себе. Потому что дедушка болел. — Она пожала плечами. — Я и вправду очень-очень рада, папочка, что вернулась домой.
— А дедушка? Он тебе нравился? — Дедушка — такое взрослое слово для маленькой девочки! Она всегда называла его именно так, не «дед», не «дедуля» — а это о многом говорило!
— Ну, он, конечно, немножко на меня сердился, особенно когда я была еще совсем маленькая. — Кэти-Мей подняла на отца глаза. — Хотел, чтобы я все время вела себя тихо, потому что не любил шум. Но он не всегда был такой. Иногда мне разные истории рассказывал. Про войну. — Тут глаза ее расширились. — А ты знаешь, папочка? Дедушка был солдатом в Греции! И все его товарищи погибли. Пап, а что такое товарищи?
— Друзья, — ответил Фрэнк. — Его друзья.
Кэти-Мей некоторое время обдумывала услышанное.
— Он плакал о них и молился за их бессмертные души! — Она явно повторяла чужие слова. — Очень грустно, правда? Я и не знала, что старые люди тоже плачут. А потом начинал на меня сердиться и кричал, чтобы я убиралась вон. Странный он был немного. Никогда не знаешь, чего от него ждать. Мамочка сказала, он не очень хорошо себя чувствует, потому что очень-очень старый.
— Но он тебе нравился?
Кэти-Мей наморщила носик:
— Ну, не совсем. Он не всегда был добрый, не так, как ты или мамочка. Мне лучше тут, с тобой, а еще лучше будет, когда и мама будет с нами, — добавила она деловым тоном.
И ее отец понял, что никогда еще не ставил себя на место своей маленькой дочери, никогда не пытался вообразить, что это такое — жить в зависимости от капризов старого сварливого скряги. Они с Кресси — хотели того или нет — все запутали и испортили, и больше всех был виноват в этом он сам. Фрэнк буквально отгородил Кресси от всего мира. Использовал свою работу в полиции и школу Гила, чтобы развязать себе руки для новой карьеры. Убедил себя в том, что так надо, потому что его успех нужен его семье, но это было правдой только наполовину. Ему нравилось писать, и он хотел продолжать писать, так как знал, что пишет на хорошем уровне. А поскольку желание сочинять пришло к нему поздно, Рекальдо трясся над ним, над свободой, которую ему принесло творчество. И неизбежный, рано или поздно, конец успешной карьеры его пугал. Равно как и Крессиду. Помня об этом, разве можно было считать писательство лишь потворством собственным желаниям?
В ночь перед похоронами отца Кресси обвинила мужа в том, что он всю жизнь испытывал ее терпение, постоянно устраивая непостижимые испытания для ее любви, ставя всевозможные преграды, которые ей все время приходилось преодолевать. И она была права. И даже если она не скажет этого ему опять, когда услышит о предстоящей операции, все равно будет считать это очередным крушением всех надежд и полным крахом. Его любви или своей? И почему он наделал столько глупостей? Лгал и притворялся. Ведь Кресси прекрасно понимала — так же как и он сам, — что настоящей причиной того, что Фрэнк отказался жить в Оксфорде, было вовсе не то, что он не ладил со своим тестем, а нежелание начинать с нуля там, где его никто не знал. Ему и в голову до настоящего момента не приходило, что их маленькая дочь может чувствовать то же самое.
Рекальдо тяжело поднялся.
— Поедем, малышка, смотаемся в какую-нибудь пиццерию и купим себе чего-нибудь к чаю. — Он с сомнением посмотрел на щенка, который с увлечением драл на куски его старую майку.
— Он тоже поедет с нами, — твердо заявила Кэти-Мей. Она подняла Рафферти с пола и пошла за отцом к машине.
Когда они через полчаса вернулись, возле дома уже был припаркован «фольксваген-жук», а в дверях стояла Крессида с озабоченным выражением на лице. Кэти-Мей выскочила из машины.
— Мамочка, мамочка, мамочка! — кричала она, устремляясь прямо в объятия Крессиды. Рафферти, тявкая, несся следом.
— А это кто? — Крессида освободилась от объятий дочери, подняла щенка и стала рассматривать.
— Это Рафферти! — Кэти-Мей пританцовывала от радости.
Крессида перевела взгляд на Фрэнка и покраснела.
— Вот я и дома, — тихо произнесла она. — Ох, милый, дома! Глазам своим не верю…
Фрэнк положил ей руки на плечи.
— А ты, оказывается, подстриглась, — отметил он, поворачивая жену в разные стороны.